горящее окно, как-то пронзительно крякнула, и в два рывка исчезла в проёме. Вытянувшие её на улицу, один за другим забирались внутрь. Они лезли сквозь робкий пока огонь, отделываясь опалёнными чубами и бородами, распространяя сразу же отвратительно знакомый запах палёного пера. Эти вобрались не первыми, должно быть — кто-то проникал и через балкон, так как во втором этаже тоже мелькали люди, кричали, тяжело топали, догоняя и убегая. Став в узком месте у правой лестницы, защищённый периллами и стеной, Касимир Галли бодро отмахивался от наседавших врагов. Его стальная трость металась быстро, опасно, выбивая иногда резвые брызги штукатурки. Эйден двинулся было на помощь, подобрав ухватистый табурет, но дойти не успел. В касимиров затылок врубилась другая трость, такая же тяжёлая, гранёная, без труда проминая череп до первых складок жирной шеи. Толстяк рухнул, как бык под кувалдой мясника. Общий гомон прорезал звенящий старческий крик.
— А-а-а кто ещё! Давай! Подходи! — Старик Гаспаро, оборонявший лестницу прямо за Касимиром, на удачу достал зазевавшегося бандита. Выбил глаз, и тут же, обратным движением, раздробил челюстью. Он вопил, водя по сторонам довольным лицом, вынюхивая и прислушиваясь, резко шаря впереди тяжёлым прутом. — Живее, ну! Ко мне!
Гаспаро Амато был искренне рад, чрезвычайно доволен и горд собой. По случайности или же нет, его крепкой, но уже не слишком верной руке удалось куда больше, чем он мог всерьёз ожидать. Минимум два врага, в этом он был совершенно точно уверен, были сражены начисто. А уж свежие это враги или же давние — особой роли теперь не играло. Теперь, когда уж пришло, наконец-то, время правильно помирать.
От входной двери швырнули здоровенный протазан, и старый оружейник, совершенно счастливый от того, что так ловко поймал такое серьёзное копьё, рухнул, с пронзённой грудью, успев ещё и боевито рыкнуть напоследок. Гранёная трость, символ власти патриарха фаима, выпала, и, бухая по ступеням, скатилась почти к ногам Эйдена.
Тот оценил ситуацию заново, решил, что спасать тут почти некого, да и некому, зашвырнул в общую свалку тел табурет, подхватил трость и, используя её по прямому назначению, спешно заковылял обратно, глубже в полумрак коридора. Из-за угла там, в самом низу, почти совершенно незаметная, смотрела Кьяра. Она лежала на полу, одним глазом кося на освещённое пламенем свечей, и не только их, лицо. Эйден взглянул мимо неё, отвернулся и скрылся в тенях. А она осталась лежать. Увидев его лицо в таком свете, в такое время, она наконец вспомнила ту мимолётную встречу у самого Редакара, горсть спелой жимолости, скормленную его коню, пылкий, живой взгляд молодого парня. Его застенчивую улыбку. Кьяра так долго мучилась, пытаясь припомнить это, но теперь не испытала облегчения. Она умирала. Быстро истекала кровью, с мелко изрезанным животом, наполовину оскальпированная, одна, в темноте длинного коридора. Пару минут назад её нашли во втором этаже, вытащили из-под кровати, и бессмысленно жестоко истыкали мелкой заточкой из серебряной ложки. Потом тот человек зачем-то срезал её прекрасную чёрную косу, под самый корень, вместе с хорошим куском скальпа. Когда нападавший оставил её, Кьяра поползла вниз, не зная куда и зачем, но уверенная, что так нужно, что она ещё что-то успеет. Боясь снова оказаться замеченной кем-то не тем, она так и не окликнула Эйдена. Вжалась обратно за угол, втянула голову в плечи и затихла совсем.
— Поднимайся, пьянь, и бегом отсюда. — Эйден тряс Мэйбл за плечо, вцепившись со всей возможной силой, оставляя заметные следы. — Ну, бежим же! Горим, горим, твою мать!
— Неси меня, сраный травник, или оставь в покое. — Она отбрыкивалась и не открывала глаз. — Буду блевать.
Сказано — сделано. Размазывая по лицу кровавые сопли пополам со рвотой, девушка кое-как покинула комнату. Попросту не смогла воспротивиться, Эйден, хоть и пил весь день, а то и не первый, всё же был намного сильнее, а сейчас ещё и куда злее, испуганнее неё. Цепляясь за стены и спотыкаясь о собственные ноги, они дотащились до кухни, прошли кладовые, так никого и не встретив — оказались у чёрного хода. Здесь было куда больше дыма, приходилось пригибаться, чтобы как-то дышать. Огонь уже рвался из щелей слева, дверь, прогоревшая и прорубленная в середине, была вся объята пламенем, с тлеющего потолка срывались, кружа в горячем воздухе, ярко-алые искры. Ударив тростью снизу, Эйден подбил засов, брус с грохотом выскочил из скобы. Метя примерно во внутренний замок, он ещё с десяток раз врезал торцом трости, вгоняя сталь в жжёную древесину, гремя и рассыпая искры, не видя ничего от жара и дыма. Дверь лязгнула, нехотя выплёвывая покорёженные детали замка, и подалась. Навстречу пахнуло, как из раскалённого горна. Козырёк крыльца, примыкающие к нему прачечная и склад, были сработаны из дерева и полыхали вовсю. И хоть добротный кирпичный особняк держался стойко, идти вперёд, сквозь многометровую толщу огня, было совершенно невозможно. Для большинства людей.
Эйден заорал во всю силу лёгких, заменяя злобой недостающую отвагу. И двинулся вперёд, отклоняя рукой ревущее пламя, как трепещущий на ветру занавес. Он уже делал так когда-то, в промёрзшем лесу Эссефа, днями напролёт отгоняя наседавших волков, и распалив до небес старую дубраву. С тех пор подобного не удавалось и близко, и он уж надеялся, что не придётся повторять никогда. Уже отойдя от пожара на полсотни шагов, Эйден почувствовал, как Мейбл, руку которой он весь этот путь крепко держал, дёрнулась, будто снова решив вырываться. Он обернулся, взвинченный до крайности, с намерением как следует наподдать. Заметил подростка, скачущего рядом, с лихо изогнутой саблей в руке. Тот взмахнул клинком, неловко и неумело, но сильно, от самого плеча, едва не зацепив обоих. Восстановить равновесие не успел, получил тростью сбоку по шее, потом, уже на земле, ещё и ещё, пока не перестал закрываться. Эйден нашарил в темноте переулка Мэйбл, поднял на ноги, но та только лепетала что-то, пьяно подвывая, неспособная идти. Он взвалил девушку на плечо, привычно и уверенно, совсем как мешок с зерном, и похромал прочь.
Глаза немного отошли от ярких всполохов пожара, во взгляде поубавилось вездесущей, перекрывающей мир зелени. Облака рассеяло и разметало по небу, луна светила ярко, становились всё лучше заметны россыпи мелких далёких звёзд. Остановившись, наконец, передохнуть у широкого съезда к ручью, Эйден осторожно уложил Мэйбл на брусчатку. Думая, что смог, почти дошёл, почти донёс, он так ничего и не сказал. Вглядевшись в её лицо здесь, при лунном свете, он понял, что всё
