Всё чаще говорят о разных корпусах языка и о корпусной лингвистике. С этим нельзя не считаться, хотя, конечно, хочется сожалеть, что меняются строгие стилевые основы, в частности, привычный водораздел официального и неофициального общения, сухого научного общения «посвящённых» между собой и живого, всем доступного.
При этом всё меньше говорится о двух разновидностях языка – книжной и разговорной, будь язык просто родным или же взят как художественный или театрально-сценический (например, в кино, на радио, концертах, телевидении) и, наконец, интернет-сетевой. Характерен интерес к структуре дисплейных текстов, к языковому разнообразию в киберпространстве, к моделям развития и измерения в Интернете (сб. ЮНЕСКО по программе «Информация для всех. Русские переводы». М., 2007, 2009, 2010).
Стираются (правда, не в устной речи, где по-прежнему царствует понятие нормативной грамотности, бесхитростно сводимое публикой к знанию принятых сегодня орфографических правил-догм) грани оценок языка как корявого или яркого и ясного, хорошо или плохо выученного, всем известного или не очень и – главное – оптимального для данного контента.
История даёт много примеров сосуществования разных языков для разных сфер применения. В. Скотт блестяще передал англосаксонский язык народного быта, хозяйства, освободительного движения наряду с норманно-французским языком судопроизводства, новой культуры элиты в английском раннем Средневековье. Можно вспомнить роль латыни в истории Европы, старославянскую (в религии, образовании, литературе) и восточнославянскую (в суде, обиходе, хозяйстве, производстве) диглоссию, а также франкоязычие в русской истории XVIII–XIX веков.
Сегодня чаще всего речь идёт безоговорочно об одном и едином русском языке, который отнюдь не нуждается (даже если и принять во внимание его склонность заимствовать иноязычные элементы) в помощи иного языка, чтобы обеспечить все коммуникационные потребности своих носителей. Он и сам совсем не распадается на разные языки, хотя не всегда обеспечивает полное взаимопонимание: не для всех вразумительны юридические или научные тексты, написанные специалистами для специалистов. Например, медики не всегда хотят, чтобы пациенты понимали, о чём они говорят между собой, хотя почти перестали пользоваться латынью.
Возникает много недоумений. Если нет в данном языке, скажем, научного подъязыка, то не лучше ли использовать в сфере науки и высшего образования другой язык, в котором эта сфера развита? Так успешно было с латынью в Средние века, с русским языком в СССР, на это претендует сегодня английский язык в мировом масштабе. Нельзя при этом забывать, что один и тот же язык, развивший максимум сфер применения, будет понятен для всех его носителей в каждой сфере: приспособившийся к космоисследованию русский язык для многих его носителей будет, если угодно, до некоторой степени иностранным, хотя и понятным.
Нормативность формируется в зависимости от потребностей каждой коммуникативной сферы. Волей-неволей нормы сменяются законами разных применений языка, увязываются с выявлением и обработкой этих ипостасей. В разных языках коммуникативные сферы и связанные с ними языковые нормы могут не совпадать.
Понятие общеязыковой нормы мешает совместить понимание единого языка (пусть в двух разновидностях) с разными его применениями, препятствует лингвистическому изучению и описанию его реального функционирования. Имея в виду разные применения одного и того же максимально развитого образованного русского языка, иерархию его уровней и особенности их употребления, мы со всей очевидностью ощущаем, что они материально различны, но в то же время не в той мере, как отдельные языки. К сожалению, языковеды пока не выявили и не описали лингвистическую основу этого кажущегося противоречия, хотя она, судя по всему, лежит на поверхности.
Язык – это единая сложная система, организованная иерархически из подсистем. Каждая из этих подсистем имеет свою природу, свои законы развития, своё сущностное предназначение и может применяться в разных целях. Вспомним про неодинаковый характер норм, неодинаковую степень их обязательности, устойчивости и крепости на разных уровнях языка (см. раздел 2.3). В зависимости от внеязыковых требований можно проводить разумное лингвистическое управление. В пределах таксономического состава языка это повлечёт за собой лишь некоторую корректировку самого понимания нормы. Конечно, углубление (или расширение) понятия нормы – смелый теоретический шаг, но он вызван реалиями нынешнего общения, торжествующими настроениями социума (см. раздел 2.2, картинки 7.4 и 7.8). Позволительно думать, что известные послабления общеязыковой нормативной однолинейности распространимы в первую очередь на поэзию и художественную прозу, театральные и кинопроизведения. Напротив, сингулярность нормы необходима в строгих научных текстах, в законодательстве. Не совсем ясная ситуация складывается в том, что многие именуют интернет-языком.
Каждый вид функционирования языка требует тщательного изучения всего таксона ненорм, в первую очередь семейства норм ограниченной сферы действия. Дело в том, что неизменное единство языка базово обеспечивается системообразующими уровнями фонетики и грамматики, их закрытым, технологическим характером, исчислимостью элементов и взаимосвязанных форм. Показательно в этом смысле растущее ныне небрежение к вариативности морфологии: оно отражает, конечно, неосознанную заботу о сохранении её целостности, неизменности при применении в любой сфере языка.
Многие теоретические наработки последних десятилетий очевидно, хотя и неосознанно, стимулированы поиском выхода из сложившегося положения. Тут и попытки разной интерпретации нормы, и изучение состава правильного языка. На память приходят исследования Г.Я. Солганика, посвящённые газетному языку, работы О.Д. Митрофановой, анализирующие язык науки, исследования устной научной речи, проведённые О.А. Лаптевой. Разочарование в теории функциональных стилей приводит к предложению некой векторной стилистики.
Правильность разных применений остающегося единым образованного русского языка обеспечивает открытые содержательно-семантические подсистемы лексики, стилистики, отчасти синтаксиса. Своеобразие ситуации фактически не исследовано, но, очевидно, такое исследование востребовано. Достаточно указать на дискуссию «Отечество и отчество», «Государственный язык необязательного использования» в связи с «отпиской из Федеральной антимонопольной службы» (Литературная газета. 2013. № 42; 2014. № 4), которая свелась лишь к частной проблеме использования иностранных слов при наличии сходных русских. Впрочем, это неосознанно, но симптоматично показывает, что специфику надо искать именно в лексике, а не в грамматике.
Чрезвычайно перспективно в этом плане описание государственного русского языка, успешно выполненное в Санкт-Петербургском государственном университете. Оно состоит из книг «Доктринальный и нормативно-правовой комментарий» (СПб., 2009) и «Нормы современного русского языка как государственного. Комплексный нормативный словарь современного русского языка» (СПб., 2007; расширенная версия со звуковым приложением: СПб., 2009, 2011). Обе части составляют базу для нормативно-правового применения Федерального закона «О государственном языке Российской Федерации».
Эпитет «государственный» в сочетании с языком оправдан явно новаторским шагом – специфическим пониманием языковой нормы в словаре. В отличие от жёсткого выбора одной предпочтительной единицы, здесь норма интерпретирована как фиксация эффективности использования набора языковых средств (вариативных, аналогических, параллельных) в зависимости от конкретного контекста или речевой ситуации. Пафос не в том, что можно или нельзя, а в том, как можно и для чего.
Такого рода сведения дополнительны по отношению к всеобще принятой языковой норме, но необходимы для успешного общения в судо– и делопроизводстве, в печатной периодике, радиовещании, на телевидении. Словарь высвечивает важную для государственного функционирования языка когнитивную составляющую слов и их сочетаний, которая не всегда значима в обиходе и не фиксируется обычными словарями. В этом смысле предлагаемый лексикографический ресурс, не имеющий аналогов ни у нас, ни за рубежом, нацелен формировать гражданскую идентичность и обеспечивать эффективную информативно-коммуникативную общность в государственной сфере общения.
Сложившуюся с формированием нации и существующую поныне в виде игр в интересах социума и в интересах языка нормализацию превратить в кодификацию – значит перевести её в ранг строгой науки и тем ознаменовать всесилие человека, способного заменить коня в его союзе со всадником более удобным и сильным средством передвижения. В эпоху глобализма и технического прогресса такое развитие поиска и установления правильного языка рисуется не столь уж фантастическим. Его качества и успех будут зависеть от разума и умений кодифицирующей институции, к созданию которой мы приближаемся.
