— Мы, разумеется, понимаем, что в таких вот паршивых условиях многим не до культуры и образования, — поясняла Наталья, энергично орудуя тряпкой и наводя последний лоск на музейный вагончик накануне его торжественного открытия. — Но если думать лишь о том, чтобы только жрать, спать и размножаться, то и правда не нужны никакие музеи, школы, Шекспиры и прочее. Чего проще — зарыться в землю, как кроты, и совсем оскотиниться, потерять человеческий облик... во всех смыслах. Не знаю, как там жители вашей части метро, а мы оскотиниваться не хотим! По крайней мере, те, кто живет здесь, в Содружестве! К счастью, наш Совет однажды понял это и теперь всеми силами и средствами старается поощрять позитивные начинания типа библиотеки, музея, спортзала и прочего, — в голосе скавенки явственно послышались патриотические нотки. — Еда и крыша над головой — это, конечно, хорошо. Но поддержание культурного уровня является не менее важным аспектом выживания людей как людей, чем пища, медикаменты и вооружение. В противном случае неизбежна деградация, начиная уже со второго-третьего поколений. Это вам любой социолог подтвердит.
— А ты до войны была социологом? — осторожно поинтересовался Восток.
— До войны я была — ты не поверишь — фотомоделью. Не сказать, что классической анекдотичной блондинкой с ногами от ушей и одной извилиной в голове, но в некоторых аспектах все же довольно легкомысленной... и, честно признаюсь, жутко стервозной девицей, — Наталья стремительным жестом откинула с лица растрепавшиеся волосы и выпрямилась, блеснув глазами. — Жизнь заставила резко поумнеть. Во всех смыслах.
— А я вот про что-то подобное даже в книжках читала... — несмело вступила в разговор Крыся. Во время импровизированных дискуссий между Востоком и Натальей, сути которых она не всегда улавливала, добытчица предпочитала больше молчать и слушать и, как говорится, мотать ученость на ус. — В фантастике. Про то, что случается с высокоразвитой цивилизацией, когда ее потомки теряют или отвергают знания и культуру. Ничего хорошего не случается.
Сталкер и библиотекарша синхронно кивнули. Да, великие фантасты прошлого часто обращались к этой теме.
— Верно! — подтвердила Наталья. — Ничего хорошего. Ты вот говорил, что в вашем... как его там?.. Полисе? Да, Полисе, особые люди собирают и накапливают знания, собранные человечеством до катастрофы. Дело нужное и правильное. Но... позволяют ли они пользоваться этими знаниями тем, кто не принадлежит к их кругу? Пытаются ли они как-то развивать их, изобретать или открывать на их основе что-то новое? Или чахнут на своем добре, как кащеи над златом, и никого и близко не подпускают?
— Второе, — вздохнул Восток, разводя руками. — К сожалению — второе.
— А ведь, насколько я поняла из твоих рассказов, для вашей части метро Полис — средоточие благополучия, учености и просвещения... — Наталья покачала головой. — И вот как вам кажется, долго ли будет процветать общество, поделенное на касты и ограничивающее своих членов в стремлении к духовному и прочему развитию? Общество, в котором доступ к знаниям, культуре и искусству разрешен только тем, кто, по его мнению, этого достоин?
— Ну, у нас тут тоже не рай земной... — вполголоса заметила Крыся. — Говорим, что хотим остаться людьми внутренне, а сами...
Наталья остро глянула на нее.
— Я понимаю, о чем ты. То, что вас тогда едва не растерзали... — взгляд скавенки переместился на сталкера. — Наше «серое» сообщество вообще довольно болезненно относится ко всему, что связано с контактами с людьми. Про эпидемию ты уже слышал? — Восток кивнул. — А про то, как наших заболевших расстреливали на савеловских и прочих кордонах, когда они пытались просить другие станции о помощи? Тоже? Ну вот... — женщина развела руками. — Тогда ты, наверно, понимаешь, насколько у нас тут не любят лю... представителей вашей части метро. У многих ведь там, на кордонах, либо друзья, либо родственники полегли. А тут вдруг одна из нас приводит в наши туннели одного из... в общем, тебя. Понятное дело, что тут все на дыбы встали и заговорили о предательстве и шпионаже. При всех наших гуманистических заходах мы — отнюдь не утопически идеальное общество из фантастических романов прошлого. Всяких «тараканов» тоже хватает с избытком. Но, я надеюсь, ты понимаешь причину? И... не станешь держать на нас зла?..
— Да давно уже понял — с тех пор, как узнал, что у вас тут после крыс творилось, — Восток махнул рукой и поспешил перевести рельсы беседы на менее щекотливую тему. — Слушай, Наташ, а ты никогда не думала о том, чтобы занять какую-нибудь должность в вашей администрации?
— Это с какого же перепугу? — вытаращилась на него библиотекарша.
— Я вижу, тебе небезразлично все, что происходит в вашем Содружестве. И все, что происходило и будет происходить. Да и рассуждаешь ты уж очень здраво и толково. Прямо как государственный деятель или политолог.
— Политолог — шмолитолог... — хмыкнула женщина и тут же посерьезнела. — Да ну их в пень! Как сказал кто-то из древних, власть портит человека... От себя добавлю — и нечеловека тоже. Так что, кому как — а нас и тут неплохо кормят. В смысле, здесь, — она обвела широким жестом музейный вагончик, — я точно на своем месте. А весь этот их театр политических действий... Кстати, о театре! — Наталья мельком глянула на висевшие на переборке старинные механические часы, которые она каждое утро педантично заводила. — Крыська, еще пять минут — и ты опоздаешь на свою репетицию! А мне потом с вашим синьором Карабасом-Барабасом объясняться, почему я тебя задержала. Давай, Джульетта, в темпе!
Глава 27
ОДИН В ОДИН
Объявление о спектакле дано было заранее на все станции Содружества. Шутка ли — премьера, классика! Символ довоенного мира — не хуже самого театра... Со станций тут же пришли отклики и просьбы «застолбить местечко», да так много, что пришлось — первый раз за всю историю подземного театра — вводить квоты на посещение, чтобы избежать столпотворения и давки. Реестры на посещение расписали по всему Содружеству за час. Тем, кто не вошел в первую волну, оставалось только горестно вздыхать... и ждать гастролей труппы, которые были клятвенно обещаны худруком. На премьеру попали в основном родственники и друзья самих актеров, а также «старики». Были в их числе начальник северной заставы Петр Петрович Филиппов с женой и отставной милицейский капитан Павел Александрович Потапенко, с первого дня жившие в Бибиреве.
В день спектакля на путевые канавы у северного входа опустили настилы, часть платформы и образовавшегося закулисного пространства была отгорожена нетканым полотном, из-за которого слышались интригующие и будоражащие воображение стук молотков и шуршание дерева по дереву. Иногда из-за занавеса с полубезумным лицом выбегал декоратор и мчался куда-то через всю станцию. Потом спешил обратно, и лицо его было уже веселее. День для спектакля был выбран выходной, и будущая публика с интересом следила за тем, что творилось в «сценическом» углу.
Но вот пришел вечер. Торопливая возня за занавесом давно стихла, зрители рассаживались и вставали, кто куда мог.
— Пал Саныч, глянь-ка на «хронометр» — сколь у нас там осталось? — Филиппов легонько ткнул сидящего рядом с ним на банкетке знакомца.
— Петя! — с укором вздохнула его жена. — Успокойся.
Филиппов только улыбнулся.
А великан Пал Саныч осторожно вытащил из кармана жилета механические японские часы без ремешка и подслеповато сощурился на циферблат.
— Без семи минут, Петрович. Скоро начнут...
Петр Петрович завзятым театралом никогда не был, в отличие от супруги. Помнится, почти перед самой войной они пошли-таки вместе на постановку по Шекспиру. «Сон в летнюю ночь» давали. При слове «Шекспир» у Петра Петровича перед мысленным взором тогда возникали костюмы с кружевными воротниками, шляпы с пером на степенных, неторопливых отцах семейств и разноцветные наряды Возрождения на их отпрысках, шпаги и кинжалы, песок Италии и холодный туман Британии. Но на сцене тогда он не увидел ничего, кроме четырех столбов из ткани и света в темноте зала. Актеры были в плюще и искусственных виноградных лозах, и вместе с текстом оригинала со сцены раздавались шутки на злобу дня современного. После спектакля Петр Петрович из зала ушел озадаченный. Не сказать, чтобы постановка была плоха или не старалась труппа, — нет, старалась она, но... ждал он чего-то другого, более классического, что ли...
Впрочем, и на том спасибо господам театралам, что совсем уж в махровое экспериментаторство не ударились. Соседи вон, что на днях вернулись из Германии, рассказывали, как там в театр сходили — тоже на Шекспира. Знаменитая местная труппа, а режиссер даже с русской фамилией — Жолдак... Актеры бегали по сцене голые — совсем без ничего, а среди декораций были, срамно сказать... унитазы. Немцы стоя аплодировали. А потом еще в газетах постановку расхваливали кто во что горазд — мол, «новое прочтение», «современный взгляд на классику»... тьфу! Высокое искусство, едрить его в кочережку... После этого рассказа Петр Петрович интерес к театру утратил. Если классику так, как она есть, играют только на школьных подмостках, да в редкой глубоко провинциальной самодеятельности — то какой это театр? Кривляние одно сплошное и бесовщина.
