— Я ходило поблагодарить Перевозчика за его помощь на днях, — спешу я, дважды проверяя его рану. — Я никуда не уходила.
— Он говорил что-нибудь о…
— Еще несколько гоблинов, но он и твои прекрасные скелеты-воины справятся с этим. Не волнуйся.
— Если это ложь…
— Не заставляй меня говорить больше, — прошу я. — Пожалуйста. Я не хочу лгать, но пока ты не можешь пойти туда, понимаешь? Не уверена, что ты даже меня одолеть сможешь.
Он прижимает меня к кровати, заваливаясь сверху, и широко расправляет крылья.
— Смог.
Я давлю на рану, обхватывая ногами его талию и переворачивая его не спину — джвижение, которое Либби так часто практиковала на мне.
Его крылья исчезают.
— Уверен?
Аид сглатывает, в уголках его губ появляется усмешка. Я прижимаюсь к нему губами прежде, чем на его лице успевает расползтись ухмылка, и внезапно льну к его груди, вдыхая запах.
Он напрягается подо мной от боли, и секунду спустя я скатываюсь с него, тяжело дыша. Стон, который он издает, когда я слезаю с него, громче стона боли.
— Новое правило, — говорю я ему. — Ты не встанешь с этой кровати, пока не сможешь целоваться со мной, не морщась.
Аид ухмыляется, притягивая меня на сгиб своей руки. Одна рука переплетается с моей, другая перебирает мои волосы. Я никогда не чувствовала себя настолько частью другого человека, никогда не была до нелепого неуверенной, где кончаюсь я и начинается он. Пламя в огне и то легче было бы разделить.
— Это самая горячая вещь, которую кто-либо когда-либо говорил мне, — произносит он. — Десять минут, и мы попробуем снова.
— Десять минут?
— Мы, фэйри, быстро исцеляемся.
— Но… десять минут?
— Думаю, лишь столько я могу выдержать, не целуя тебя.
Я утыкаюсь в его плечо, чтобы скрыть свой румянец, и он целует меня в макушку вместо губ.
По крайней мере, эти десять минут.
На следующий день Атд справляется с моим вызовом, и хотя я все еще не до конца уверена, что он полностью восстановился, я знаю, что не смогу удерживать его вечно. Я провожаю его до двери, как властная наседка.
— Будь осторожен, насколько это возможно. Не затевай слишком много боев. Положись на своих воинов.
— Так и сделаю.
— И… пожалуйста, подумай о том, чтобы нанять действующих живых фэйцев, чья помощь будет эффективней, если что-нибудь случится?
Он вздыхает.
— Если ты настаиваешь.
— Хорошо. Также, я кое-что для тебя приготовила. Стой здесь, — я бегу на кухню и возвращаюсь с ланч боксом. — Я приготовила тебе обед. Но не жди этого каждый день. Я не домохозяйка 1950-х годов, спасибо.
Он смотрит на коробку в своих руках, глаза сияют.
— Это слишком смущает? Слишком слащаво? Это так, да? Тебе не обязательно брать ее. Я оставлю ее здесь.
Я пытаюсь вернуть коробку обратно. Хватка Аида усиливается.
— Смущает? Ты шутишь? — он достает маркер и высоким изящным почерком пишет сверху: «Персефона сделала это для меня». Почему все в нем так прекрасно? Даже почерк не может быть уродливым? — Не могу дождаться, чтобы показать это остальным!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Всем до единого.
— Мои скелеты-воины будут трещать от восторга.
— Потому что ты создаешь их.
Он светится, подходя для прощального поцелуя, и исчезает, забрав псов с собой.
Я стараюсь занять себя как можно большим количеством продуктивных дел, включая чтение некоторых книг, которые меня, вероятно, заставили бы прочитать, учись я все еще в школе. Знаю, после месяцев пропущенной школьной программы, экзамены сдать будет невозможно, но я полна решимости выполнить хотя бы часть программы, которую потребуют мои фальшивые результаты, тем более что пребывание здесь больше не кажется наказание, как это было раньше. Предложение Аида достать мне бесплатный пропуск в университет раньше было наградой за пережитый опыт, но теперь награда…
Он, если честно.
О боже, у меня действительно все плохо.
Часы проходят в невыносимой агонии. У меня нет никакого желания копаться в саду; он слишком далеко, чтобы услышать, когда Аид вернется. Поэтому большую часть дня я провожу, складывая бумажных птичек, которых собираю вместе и вешаю над его кроватью, украшая несколькими сладостями. Это то, что, уверена, он оценит, хотя, очень надеюсь, не упомянет об этом. Меня смущает, как сильно он нравится мне таким, какой он есть.
Кажется, тянутся дни, прежде чем я снова слышу, как открывается дверь.
Я выбегаю из комнаты и бросаюсь в его объятия, врезаясь в него так быстро, что нас уносит в стену. Мои руки обвиваются вокруг его шеи, губы тянутся к его губам.
У него вкус шоколада и огня, точно пламя стало твердым. Мне хочется поглотить его поцелуй.
Несколько секунд спустя он целует меня в ответ, поднимая на руки и разворачивая так, чтобы я оказалась прижатой к стене, а он смог вложить в поцелуй всю силу. Его язык касается моих губ. Будь у меня хоть малейшее желание оторваться от его губ, я бы застонала, но у меня его нет. Мне нужно больше.
Его руки блуждают по моей спине, полу цепляясь, полу требуя. Он шепчет мое имя, выдыхая его в мою шею. Я чувствую, как таю от его прикосновений, растекаясь лужицей.
— Добрый вечер, — говорю я на одном дыхании.
Он обхватывает мое лицо руками, глядя на меня так, словно я создание из дыма и тени, и могу исчезнуть в ту же минуту, как он перестанет смотреть.
Долгое мгновение он ничего не говорит. А после:
— Ты само совершенство, — его голос полон странного, томительного благоговения, которое почти так же сильно заставляет меня дрожать, как его поцелуи.
— Несмотря на мой ужасный вкус в винах, я не всегда говорю правду, заворачиваюсь в одеяло и могу подпалить ужин?
— Особенно из-за всего этого. Иначе я стал бы думать, что ты нереальна, что я наколдовал тебя чарами.
Его слова разносятся по коридору, шокируя меня своей весомостью.
Я снова целую его, нежно и долго.
— Чары способны на такое?
— Нет, — шепчет он, — но я был бы не против, чтобы меня немного убедили.
