— Ты смотришь, как я сплю.
— Ты красивее меня. Я пускаю слюни. И мои кудри повсюду разлетаются.
Он смеет, и, в доказательство своих слов, я выдергиваю из-под него свои волосы. Мне правда стоит начать заплетать их перед сном. Я расчесываю из пальцами, Аид пристально за мной наблюдает.
— Ты это имела в виду? — спрашивает он.
— Что я имела в виду?
— Когда сказала мне, что…
— Что люблю тебя?
— Да.
— Зачем еще мне это говорить?
— Я подумал, может, это случайные слова, из тех, что вырываются с горяча. Смертные много чего говорят, на самом деле не имея это в виду.
Я вздыхаю.
— Немного обидно. Нам нужно поработать над твоей проблемой с доверием. Разве я когда-нибудь давала тебе повод усомниться во мне?
— Нет, но…
— Тогда не надо этого. Просто доверься мне.
Он сглатывает.
— Я доверяю тебе, — сказал он. — Но не доверяю…
— Чему?
— Миру, наверное, — он опускает глаза. — Ты говоришь, что есть много хорошего. Но хорошему свойственно быть нереальным. Для меня.
Трудно злиться на кого-то, когда он так говорит.
— Я — реальна, — говорю я ему. — И я действительно тебя люблю. Думаю, по-настоящему я влюбилась в тебя, когда ты подготовил для меня Рождество. Я так сильно хотела поцеловать тебя в тот день, так много раз. Думала, что ты замечательный. Я не могла поверить, что кто-то пойдет ради меня на такое.
— Я бы сделал для тебя гораздо больше, — он делает паузу. — Трудно сказать. Но, конечно, я полюбил тебя во время Солнцестояния. Я так сильно за тебя боялся, и ты… ты, кажется, тоже за меня боялась. Если я еще не знал, насколько ты добра, то тогда я с лихвой это прочувствовал. Я осмелился поверить, что, возможно, ты не ненавидишь меня. А потом, на Рождество, когда ты выглядела такой счастливой, я подумал, что, может быть, мне есть что тебе предложить. Что моя привязанность не абсолютно односторонняя и безнадежная.
По мне разливается странное тепло, я словно вижу перед собой его видение меня. Мне хочется в трепетать от счастья, полного восторга и головокружения от ощущения, что он любит меня, что он, кажется, любил меня с самого начала.
Но меня удерживает нотка грусти в его голосе, суровое напоминание о том, что он считал себя недостойным любви, думал, что я ненавижу его.
— Я никогда не ненавидела тебя, — говорю я. — Даже в самом начале. Я была зла, что оказалась тут в ловушке, но, как только поняла, что ты сделал это, дабы защитить меня… я была сильно сбита с толку. А потом, когда я начала понимать, почему… — я приподнимаюсь, чтобы обхватить его лицо, смахивая серебристые слезы. — Ты хороший, милый и чудесный, я почти боюсь делить тебя с кем-либо еще, потому что мне кажется невозможным, что никто другой не видел твое сердце таким, какое оно есть. Мне не верится, что ты мой, что хочешь меня, потому что у тебя должна быть возможность иметь кого угодно.
— Никто, кроме тебя, никогда не хотел меня.
— Тогда весь мир — идиоты.
— Согласен, — он целует меня. — Я хочу тебе кое-что рассказать. Хочу рассказать тебе все.
— Так сделай это.
— Не могу, — говорит он, — есть секреты, которые я не могу раскрыть, как бы сильно мне этого ни хотелось. Но я хочу, чтобы ты знала, что я поделился бы всем, если бы мог, и все, чем я могу поделиться, принадлежит тебе. Честно. До тех пор, пока ты хочешь меня, я твой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А что, если я хочу тебя навечно? До конца моей короткой, смертной жизни?
— Тогда ты будешь обладать мной, пока твое сердце не перестанет биться.
Вес его слов увеличивается, когда, я знаю, он не может лгать, когда он имеет в виду каждое сказанное им слово.
И все же в этом признании сокрыта и другая мысль, болезненный выбор, реальность того, что это не может длиться вечно, что я должна вернуться, а ему разрешено ступать на смертную землю лишь два раза в год
Но я запираю этот страх, это беспокойство, в долгий ящик. Это не требует сиюминутного решения.
Сейчас он здесь, и я тоже.
На следующий день, когда Аид все еще патрулирует, к дверям подходит Ирма. Она радостно улыбается мне.
— Итак, мне сказали, ты хочешь научиться драться?
— Тебе? — выпаливаю я, не успев остановиться.
Она ощетинивается.
— Что, думаешь, раз я бесенок, то не умею драться?
— Я этого не говорила.
Она проносится мимо меня.
— Я никогда раньше не обучала смертных, — говорит она. — Это обещает быть интересным.
«Интересным» — не то слова, которое я использовала бы. Тренировки с Ирмой еще более утомительные, чем занятия танцами. Большую часть часа она гоняет меня, в полном изнеможении, по оружейной, проверяя мою скорость, силу и выносливость.
Они не произвели на нее большого впечатления.
— Смертные так слабы, — заключает она. — Полагаю, у тебя неплохие рефлексы, но, уверена, что хочешь этого?
Я киваю со своей растекшейся на полу лужи.
— Не могу просто сидеть здесь день за днем, и ничего не делать, пока он там.
— Он был там каждый день в течении многих лет, — говорит Ирма. — Что изменилось?
— Ну, он был ранен и…
— И что?
— Он был ранен и…
— Погоди. Расскажи мне эту историю.
И я пересказываю почти в точности то, что произошло. Глаза Ирмы вспыхивают, как раз в тот момент, когда открываются двери. Она вылетает в коридор и почти душит его при входе.
— Ты почти умер и не подумал позвать меня?
— Эм… прости?
— О чем ты думал?
— О том, что ты не сможешь помочь и что моя мать запретит кому-либо приходить?
— Гермес нейтрален, дурак! Я бы нашла способ! Честное слово! Ты в буквальном смысле скорее умрешь, чем попросишь помощи?
— Мне помогли, — говорит он, улыбаясь мне.
Ирма бегает взглядом между нами двумя, и наши лица озаряет взаимная улыбка.
