— Или наоборот.
Я хмурюсь.
— Здесь намного лучше, когда ты есть.
Я заливаюсь краской и беру суп, чтобы было чем отвести взгляд. Я съедаю его практически на одном вдохе; не помню, когда в последний раз ела. Аид берет свою миску, осторожно на меня поглядывая.
— Я поставил тебя в неловкое положение?
— Нет, — говорю я, вытирая подбородок. — Да, — говорю я из ванной, радуясь, что он не видит моего лица. — Я просто… немного ошеломлена. Видишь ли, все в моей жизни становится лучше, когда в ней есть ты, и ты мне очень, очень нравишься. Ужасающим, похожим на падение со скалы образом. Если во всем этом какой-то смысл?
— Да, — говорит он, — потому что я тоже в ужасе от того, что испытываю к тебе.
Я оборачиваюсь, и он оказывается прямо за мной.
— Ты должен лежать в постели.
— Ляг со мной. Нам не обязательно о чем-то говорить, если ты этого не хочешь.
Я киваю, мое горло совершенно пересохло, и он ведет меня обратно к кровати. Я ложусь, мои руки скользят вдоль его позвоночника, и он напрягается, когда мои пальцы случайно касаются одного из его шрамов.
— Они все еще болят? — спрашиваю я его.
— Нет, — говорит он. — Просто, раньше я никогда и никому не разрешал к ним прикасаться.
Я убираю руку, но он ловит ее, лаская мою ладонь большим пальцем.
— Я не возражаю, если это будешь ты, — говорит он.
Я так сильно хочу опять его поцеловать, что это причиняет боль, но я чувствую, что мы взорвемся, что я разрушу его исцеляющееся тело силой этого, и у меня все еще есть вопросы, все еще есть слова, что я должна сказать.
— Я… я не хочу заставлять тебя говорить о том, что тебе неприятно, но… Я надеюсь, ты захочешь поговорить о них со мной, — я делаю осторожный вдох. — Шрамы на спине. Ими одаривала тебя мать, да?
Аид отворачивается и смотрит в потолок.
— Только тогда, когда я действительно, по-настоящему ее разочаровывал.
— Аид…
— Я никогда никому не рассказывал. Думаю, Эметрия знает. Но так же никому не рассказывала.
Я наклоняюсь к нему, беря его руки в свои.
— Потому что тебе стыдно.
Едва заметный кивок.
— Даже если знаешь, что не тебе должно быть. А ей.
Кивок.
— Потому что это говорит о ней гораздо больше, чем о тебе. Это ничего о тебе не говорит.
Кивок.
— И ты знаешь, что не заслужил этого.
Он замирает.
— Аид?
— Есть… есть разница между знание чего-то и чувством этого.
Я притягиваю его руки, целуя.
— Надеюсь, однажды ты почувствуешь это так же остро, как я, — я целую его в щеки. — Ты не заслужил ничего плохого в своей жизни, лишь все хорошее.
Он сжимает мои пальцы.
— Не совсем все.
Это никуда не годится. Я сокращаю расстояние между нами, скользя руками по его щекам, прижимаясь губами к его. Он слегка сопротивляется, словно я застала его врасплох, но за считанные секунды смягчается, позволяя мне чувствовать его теплые и живые губы под моими. Его руки обнимают меня за талию, притягивая ближе, пальцы гладят изгибы под ночной рубашкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кажется, я ношу ее уже несколько дней. Мне все равно. Мои пальцы запутались в его волосах, когда поцелуй углубился во что-то, похожее на лесной пожар.
Я уже целовалась раньше с несколькими людьми. Но никогда не испытывала ничего подобного этому поцелую. Он был почти болезненным, точно в нескольких дюймах от кожи проносится пламя, и все же мне хочется окунуться в это пеклище.
Инстинктивно и перебираюсь к нему на колени, раздвигая ноги по обе стороны от него…
Он издает тихий стон, и я отскакиваю назад.
— Прости. Я не подумала…
— Это того стоило, — хрипит он, хватаясь за бок.
— Я знаю, что ты не лжешь, но выражение лица не столь убедительно.
— Я буду в полном порядке… через некоторое время… может быть, день или два, — он стонет, откидываясь на подушки. — Я наконец-то тебе нравлюсь, но мне все равно приходится ждать, чтобы целовать тебя.
Я смеюсь.
— Наконец-то? На самом деле, мы не так давно друг друга знаем.
Аид делает паузу.
— Ты нравишься мне с того момента, как мы встретились.
— Что!? Но… это была действительно странная встреча!
— Да, она, конечно, была странной. Не проси меня объяснить, что это было, не сейчас, но… — он сглатывает, глядя в потолок, одной рукой все еще прижимая рану. — Я думал, что умру, — говорит он. — Это не первый раз, когда я думаю об этом. Но первый раз, когда я действительно этого не хотел. Впервые я почувствовал, что у меня есть то, ради чего стоит жить. В то же время это, казалось, не имело значения. Это не имело значения, потому что там была ты. Я посмотрел смерти в лицо и сказал, что она может забрать меня, если я смогу поцеловать тебя. Пока тебе не было все равно, это не имело значения. Ты была для меня самым важным в мире, — он делает паузу. — Ты всегда была для меня самым важным в мире. Сефона, с того момента, когда впервые тебя увидел, я…
Я накрываю его грудь и нежно целую его губы, так нежно, как только могу.
— Знаю, — говорю я, ложась рядом с ним. — Все в порядке. Я чувствую то же.
— Ты не понимаешь, — говорит он. — Ты не можешь. Но спасибо за твою блестящую ложь, прекрасная смертная богиня.
24. Ночная Встреча
Мне снится, что сегодня первый день весны, и мы с Папой идем в парк. Мне шесть или семь. Я предлагаю свое мороженое грустному мальчику с пушистыми черными крыльями утенка. Я прочитала ему «Питера Пэна».
Другие дети дразнят его из-за крыльев, поэтому я бросаю в них песком.
— Сефи! Это не очень приятно! — говорит голос, который я знаю лишь во сне. Это голос Дафны, голос Мамы. Я поднимаю глаза и вижу, что она хмурится, покачивая на руках ребенка. Моего младшего брата. Того, который, я надеялась, у меня будет, если она вернется.
