каждым новым днем звучавшая все громче: через четыре дня должна была вернуться Вайпер, ведь сегодня «Большая охота» проживала последнюю ночь.
В замке не оказалось никого, кроме прислуги. Когда я спросил, не передавали ли мне что-нибудь родители и не заходил ли Маркус, оказалось, брат действительно заходил, но уже успел уехать. Родителей же дома не оказалось.
«Должно быть, все еще развлекаются в последнюю ночь охоты, – подумал я. – Хотя, это великолепно: никто не будет лезть мне в душу».
Но Маркус… Мне стало больно оттого, что он вновь избежал встречи со мной: я тянулся к нему, к общению с ним, но он отталкивал все мои попытки к примирению.
Что ж, раз он был так категорически настроен, я готов был оставить все как есть. К чему эта печаль, когда мое солнце вновь выйдет из-за туч? Скоро вернется Вайпер, и мир перевернется. Жизнь без Вайпер была простым существованием и выполнением обязательств, которые я на себя взял.
***
Мы вернулись в замок Грейсона, и я вновь оказалась в своей тюрьме, от которой, как я ждала, меня должна была освободить смерть. Но Грейсон не убил меня.
Почему он нарушил свое слово? Зачем оставил меня в живых тогда, когда я уже была в гармонии с близким дыханием смерти? Этот проклятый убийца ненавидел меня за то, что я разрушила его жизнь. В чем была моя вина? Я не хотела и не пыталась вызвать в нем желание ко мне, и мне его похоть была так же ненавистна, как ему самому. Грейсон обманул меня, и этот обман стоил мне еще больших страданий от мысли, что теперь родители Седрика знали о нас и могли наказать сына за слабость, которую он повторил за тем, первым вампиром, полюбившим смертную. Седрик должен был продолжить их род, но, вместо этого, полюбил ничтожную и слабую меня.
Грейсон запер меня в комнате, и я не видела его до самого вечера, но я была рада этому: тишина и одиночество были любезны моей душе, ведь я смирилась со смертью, какой бы она ни была – от руки Грейсона или от родителей Седрика. Мне было удивительно спокойно, и я не боялась их приезда – они не пугали меня, но внушали уважение к ним. Они не были для меня могущественными вампирами, но теми, кто дал жизнь Седрику. Что ж, интересно будет увидеть ту, что родила моего возлюбленного, ведь его отца я уже однажды видела.
Вампиры давно стали для меня таким привычным знанием, что я уже ничему не удивлялась, но не могла понять, когда мой мучитель успел «пасть под мои чары». Он сказал, что желал меня, когда вернулся из Чехии, и ему стоило огромных усилий удержать себя от того, чтобы не надругаться надо мной. Что-то во мне удивило его, но не смягчило, что-то заставило его увидеть во мне женщину, а не жертву, что-то опьянило его разум и обмануло его. Он ненавидел меня за то, что я вызвала в нем похоть ко мне, смертной. Он стыдился своих желаний. Он сравнивал меня с куклой, с собакой, а потом захотел, чтобы я осталась с ним и отдала ему в распоряжение мое тело. Когда он тащил меня за собой в замок, я просто физически чувствовала его ненависть ко мне. Он просто сжигал меня ею.
На меня вдруг нахлынула какая-то странная легкость, заставившая не думать о том, что будет, когда приедут старшие Морганы, а они обязательно приедут. Совсем скоро. Так должно было быть по простой логике – родители всегда пытаются решить проблемы своих детей, и так оно и будет. Они убьют меня, и все вокруг вздохнут с облегчением. Лишь мои родители и Седрик будут страдать.
Мои бедные, любимые родители. Они останутся совсем одинокими.
Я сидела на кровати и молча наблюдала за тем, как темнота постепенно накрывала сад и мою комнату. Пение птиц не умолкало, но стало реже и тише. Через час я уже не могла различить верхушки деревьев от темного неба, и все вокруг покрылось ночной сонной вуалью. В комнате стало темно, но я не включала свет – мне было уютно и спокойно в окутавшей меня тьме.
Вдруг послышался щелчок замка. Дверь открылась, и на пол пролился яркий желтый свет коридора, а на его фоне вырисовалась мужская фигура. Это был Грейсон. Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Вновь стало темно: луна не светила в эту ночь, будто отказывая мне в радости в последний раз увидеть ее перед смертью.
Вампир бесшумно подошел к кровати и сел рядом со мной. Никто из нас не сказал ни слова.
Мы сидели в полной темноте, и я слышала лишь свое дыхание и пение ночных птиц за окном: когда засыпают одни, всегда просыпаются другие. Как жаль, что это дивное пение было моим похоронным маршем.
– Тебе нужно было убить меня, – нарушила я молчание: эти слова долго крутились в моей голове, и сейчас я освободилась от них.
– Да, – коротко сказал вампир.
– Тогда почему… – начала я, но не закончила фразу: он и так все понял.
– Я не желаю говорить об этом, – послышался его тихий, но жесткий ответ.
– Не нужно было вмешивать его родителей.
– Иначе было нельзя.
– Нет, можно. Просто ты струсил, – сказала я, высказывая ему все, что думала: мне нечего было бояться.
– Я постараюсь сделать так, чтобы Седрик ничего не узнал.
– Зачем? – удивилась я, но Грейсон ничего не ответил, и мы продолжали молча сидеть в темноте.
– Я спрашиваю тебя в последний раз: ты останешься со мной?
Его командный жесткий тон заставил меня вздрогнуть.
– Нет.
– Как хочешь.
За его поступками скрывалось что-то непонятное, полное отсутствие логики. У Грейсона было два лица: одно из них я ненавидела, а другое не понимала, и оно проявлялось так редко, что я не могла разобрать его черты, ведь его тут же подавлял тиран – второе, истинное лицо вампира. Два лица: одно для мира, второе – для его жертв.
– Вот и они, – тихо сказал он, и через некоторое время я услышала, как во двор замка въехала машина, хлопнули дверцы и тихо заскрипели тяжелые входные двери, а затем все затихло.
– Прошу вас, пройдите в гостиную. Я уже иду к вам, – сказал Грейсон, обращаясь к пустоте, но я знала, что он обращался к гостям, и они услышали его.
Просидев в темноте много часов, я уже могла смутно различить в ней окружающие меня предметы, и сейчас увидела, как вампир бесшумно встал с кровати и протянул мне руку.
«Вот и все» – спокойно подумала я.
Я приняла руку вампира, и мы медленно пошли к двери: Грейсон вел меня, молчаливо направляя. Когда
