Либби Холман. Все это напоминало застрявший в ботинке камушек или что-то вроде того. Ты останавливался, вытряхивал камушек и шел дальше. Он никому об этом не рассказывал (впрочем, он никогда никому ни о чем не рассказывал) и решил об этом даже не думать. Он был уверен, что той девчонке было больше восемнадцати, и вообще она была странная и вела себя как-то не по-женски. Сначала он чувствовал себя польщенным, но это ощущение испарилось, словно утренняя роса.
А потом, в День благодарения, в церкви произошло кое-что странное (им не хватало бензина, чтобы ездить каждую неделю, но мама настаивала, что они должны ездить хотя бы раз в месяц и по праздникам). В День благодарения пастор Гордон возносил хвалу за то, что Господь указал ему тему нового крестового похода, который назывался «Пресечь в корне».
– В эти трудные времена, Господи, – сказал пастор, – мы знаем, что нашу молодежь сбивают с пути ее собственные мысли, а также греховные дела, которые она видит вокруг себя. Господи, сохрани наших детей от евреев в Голливуде, которые заражают наш мир греховными мыслями о телах и плотских утехах, оголенных ногах и волнующейся груди. Господи, ты знаешь, о чем я говорю!
А прихожане ответили:
– Аминь!
По дороге домой Фрэнк слышал, как папа спросил:
– И чего это он завелся?
А мама ответила:
– А ты разве не знаешь, что в городе показывают ту картину с Мэй Уэст? Наверное, кто-то из мальчиков ходил ее смотреть.
Она откашлялась, и Фрэнк знал, о чем она думает: на заднем сиденье пара больших ушей, и это правда. Кое-кто в школе – мальчики из Ашертона – обсуждали этот фильм, но говорили не о том, какой он пикантный, а о том, что есть другой, гораздо пикантнее – «Я не ангел». Мальчики, которые обсуждали фильм, пробрались в кинотеатр, когда билетер вышел в переулок пописать и думал, что запер дверь. А вот и нет.
Хотя Фрэнк внимательно слушал, о чем говорили мальчики, он, в общем-то, даже не представлял, как выглядит Мэй Уэст, да и вообще мало что знал про фильмы. Но эта фраза, «я не ангел», в сочетании с Либби Холман и пастором Гордоном застряла у него в памяти, как камушек в ботинке, и становилась все больше, так что он уже не мог ее вытряхнуть. Если он не сразу засыпал ночью, ему приходилось поворачиваться спиной к Джоуи и зажимать член между ног, но он все равно становился больше. Это называлось онанировать. Про это мальчики в школе тоже говорили. И про шлюх. Отцы двоих из парней в школе, Пэта Кэллахана и Линка Форбса, водили их к шлюхам, когда им исполнилось шестнадцать. Уж не поэтому ли Либби Холман спросила Фрэнка, сколько ему лет? Может, она была шлюхой и должна была взять с него деньги, если ему уже исполнилось шестнадцать.
Из денег, полученных за кроличьи и лисьи шкуры, Фрэнк оставил себе восемь долларов, а остальное отдал маме. Папа ничего не выручил ни за овес, ни за кукурузу: цена сева, если учесть топливо для трактора и его починку, ради которой пришлось вызвать механика (тот научил папу кое-что чинить, поэтому дело того стоило, но ему все равно пришлось частично заплатить яйцами и маслом), превысила стоимость кукурузы и овса, даже того, который пошел на корм свиньям и коровам, с которых потом продали молоко, говядину и свинину. Зимой говядина приносила меньше десяти центов за фунт. Только мама с курами и сливками да Фрэнк с лисьими шкурами действительно зарабатывали, и все это тратилось на три вещи: обувь, уголь и закладную. Если повезет, говорил папа, весна наступит рано и угля хватит. Да и в школе все были в такой же ситуации. Двое курильщиков, которых знал Фрэнк, вынуждены были воровать сигареты, а те, кто ходил в кино, пробирались в зал тайком. Каждый раз, когда они ходили в церковь, мама клала в тарелку для пожертвований четвертак. Это пятнадцать яиц. Свои восемь долларов Фрэнк хранил под расшатанной половицей рядом с футляром для ружья. Поскольку Уолтер уже не охотился даже на оленей, к футляру для ружья подходил только Фрэнк (а пули мама заставила его хранить в амбаре).
Впрочем, думал Фрэнк, если Либби Холман шлюха, то она бы не расстроилась, что он кончил ей на юбку. От этого он тоже чувствовал себя странно: и от того, что кончил, и от выражения у нее на лице, и от того, как она фыркнула. Наверное, не зря пастор Гордон принялся за новый крестовый поход, но потом мама еще и заставила его с Джоуи пойти на лекцию, где человек из Де-Мойна, который во всем этом считался специалистом, не сказал ничего полезного: речь шла только о поцелуях, журналах и стриптизе («Это того не стоит, мальчики, честное слово, не стоит», и «Хвала Господу, в Айове все еще действует сухой закон, мальчики», и «Девочки, которые вам действительно нравятся и которые стоят вашего времени, рассчитывают, что вы будете содержать себя и свои мысли в чистоте!»). Ночью, после лекции, Фрэнк лежал в постели, обдумывая услышанное, и, хоть убей, не мог найти связь между Либби Холман, которая той холодной ночью сидела в машине в мятой одежде и с растрепанными волосами, а свет из парка аттракционов на ярмарке штата скользил по ее щеке, и тем, что сказал этот человек. Джексон Клиффорд, вот как его звали: «Зовите меня Джек Клифф, мальчики. Где бы вы сейчас ни находились, я там был!»
Могло быть и холоднее. Уолтер знал, что случались весны похолоднее. Вот ему уже сорок. Тоже ведь достижение. Он провел на этой ферме пятнадцать лет и по-прежнему ясно помнил тот день, когда он обошел дом и решил, что может себе это позволить. Теперь ему сорок, у него появился живот, волосы начали редеть, совсем как у отца, а самое странное, что глаза светлели все сильнее, как будто это они седели, а не волосы. Уолтер пронес по скотному двору два ведра. Земля была мокрая, но не чавкала
