и последнюю часть пути в гору до самого дома преодолела бегом, сходя с ума от ужасных опасений. Если Олло забрала девочку, нужно сразу же сообщить в полицию, но если ее поймают перед границей, она им все выложит. В очередной раз ее шпионская работа и семья оказались в непримиримом противоречии. “Если полиция обо всем узнает, нашей работе конец, и именно этого нельзя было допустить. Но я была обязана сделать все возможное, чтобы меня не лишили дочери, которая могла навсегда оказаться в руках нацистов”. Запыхавшись, она свернула на тропинку над лесом и там, по другую сторону лужайки, увидела безмятежно игравших на солнце Нину и Мишу. “У меня подкосились ноги. Я легла на траву, смотрела в небо и не двигалась, пока дыхание не восстановилось”.
В ту ночь, когда все в доме улеглись, она рассказала Лену о произошедшем. Они разобрали приемник, в темноте вынесли его из дома в лес, спрятали в яму и крадучись вернулись в кровать, “промокшие, грязные и уставшие”.
На следующее утро они, расположившись под солнцем на скамейке у дома, пили кофе в прохладе, дети играли в салочки. Олло еще не выходила из своей комнаты. “Лужайки были все еще усыпаны осенними цветами. Нина визжала от удовольствия, Миша смеялся”.
Лен повернулся к Урсуле.
– С кем она только уже не говорила! Нужно что-то делать, пока она не сдала тебя и остальных полиции и не похитила Нину, – сказал он. – Тебе придется ее убить.
Глава 15. Счастливое время
Урсула лежала без сна в мучительных раздумьях, нужно ли убивать няню.
Лен был непреклонен. “Во время Гражданской войны в Испании он не раз заглядывал смерти в глаза”. Если Олло не остановить, по ее вине они все могли погибнуть. “А вдруг она обратится к швейцарским властям или даже пойдет на контакт с немецкими фашистами?” Шпионаж – ремесло беспощадное, и Урсуле это было прекрасно известно. “В прошлом мне приходилось не раз сталкиваться со смертью”. Но мысль о “ликвидации” Ольги Мут, несмотря на ее предательство, была для Урсулы невыносима. “Мы не были террористами или преступниками, черствыми и жестокими”. К тому же Урсула любила няню. Она вспоминала, как добра была Олло к ней в детстве, как стойко и мужественно держалась во время обысков гестапо в Шлахтензее, как была деликатна, как отважилась передать деньги Розе Тельман, отправившись в нацистскую Германию. Она “изумительно приспособилась к нелегальной атмосфере и как ни в чем не бывало помогала мне”. Урсула винила в этих ужасных обстоятельствах саму себя. “Ее страх потерять нас возник от любви к ребенку и ко мне. Олло заслуживала моего понимания и терпения”. Олло рисковала ради Урсулы жизнью. Нельзя было ее убивать или допустить, чтобы Москва отдала подобный приказ.
В ту долгую бессонную ночь у Урсулы созрел план: она вывезет детей в надежное место, где Олло до них не доберется, тайком снимет в Женеве квартиру и разместит там передатчик. Далее она уволит Ольгу Мут и отправит ее в Германию. После этого она объяснит Москве, что произошло, и будет ждать указаний. Однако ничто из перечисленного не было возможно, пока Олло оставалась под одной крышей с ними, следя за каждым их шагом. Урсула обсудила положение с Александром Футом, который с сочувствием отнесся к “верной старушке”, признав, что “она представляет опасность для всех нас… в любой момент преданная прислуга может предпринять очередную попытку доноса”.
Повисшее в доме напряжение сказывалось на детях. Во время очередной перебранки с няней Миша обозвал Олло “ведьмой”, на что она ответила ему пощечиной. Урсула взорвалась: “Всё, довольно, с тобой уже никто жить не может. И так сводишь нас всех с ума своими бесконечными рыданиями и бреднями, а теперь еще и мальчика ударила. Все кончено”. Скрепя сердце Олло согласилась перебраться в дом жены фермера, пока обстановка не разрядится. Покидая дом, она мрачно бормотала: “Я с тебя глаз не спущу, уж можешь быть в этом уверена”. На следующее же утро чуть свет у дома Фюссли на скамейке возникла маленькая ссутулившаяся фигурка, направлявшая бинокль в сторону “Кротового холма”. “Стоило одному из нас выйти за порог, как она подносила к лицу свой бинокль. Если я шла в деревню, она наводила его на меня, пока я не исчезала из виду”. Несколько дней спустя фрау Фюссли пришла вынести навоз из коровника и отвела Урсулу в сторонку: Олло рассказала ей, что Урсула – шпионка. “Я не разбираюсь в политике, – заметила фрау Фюссли, – но понимаю, что война и Гитлер – это катастрофа. Я возмущена ее поведением и тем, что еще она намерена сделать”. Олло изучала расписание поездов, следовавших в Германию, и планировала наведаться в немецкое консульство в Женеве. Жена фермера обещала предупредить Урсулу, едва Олло отправится в город. Теперь фрау Фюссли шпионила за Олло, пока та шпионила за Урсулой. Время было на исходе.
Школа-интернат Les Rayons, расположенная за озером у Глана, согласилась немедленно принять Мишу и Нину на условиях предоплаты. Державшие школу немцы казались добрыми людьми, и Урсула была уверена, что они некоторое время присмотрят за детьми, если ее и Лена арестуют. Потом она подыскала двухкомнатную квартиру в центре Женевы, “с холодными неоштукатуренными стенами”, ничего общего с “теплым, дышащим домом на холме”. Мысль о расставании с “Кротовым холмом” удручала Урсулу. “Горный пейзаж стал частью моей жизни. Каждый день он был источником радости для меня”.
“Я буду скучать”, – сказала фрау Фюссли, когда Урсула объявила ей о своем отъезде. О его причинах жене фермера спрашивать не требовалось.
В ту ночь они упаковали вещи, и Лен под покровом темноты отнес багаж в деревню вместе с извлеченным из ямы в лесу передатчиком. Плотный туман накрыл холм на рассвете следующего утра, Урсула укутала детей потеплее и повела их в Ко.
Лен остался в доме, чтобы помешать Олло, если та вдруг увидит, как они уезжают, и пустится следом. Но этого не произошло. “Холодный осенний туман был на нашей стороне”, – писала Урсула. От разлуки с детьми у нее разрывалось сердце. “Ты надолго нас сюда отправляешь?” – спрашивал Миша у ворот интерната. Нина цеплялась за Урсулу и плакала. “Увижу ли я когда-нибудь своих детей?” – недоумевала она. Происходящее с мучительной ясностью напомнило ей момент, когда она впервые оставляла Мишу в горах Чехословакии: “Мамочка, останься с Мишей, пожалуйста, останься с Мишей”. Вернувшись в шале, Урсула пережила, по ее словам, “один из редких в моей жизни
