с кем работает и какого рода разведданные собирает. Правила конспирации не позволяли мне задавать ей подобные вопросы. Две наши группы – моя и Сонина – действовали независимо друг от друга и совершенно изолированно, пока обстоятельства не вынудили нас установить контакт”.
Урсула извлекла свой передатчик из лесного укрытия. Радо писал свои донесения на папиросной бумаге, не шифруя их, после чего подавал условный сигнал – чертил белым мелом крест на перекрестке в Женеве. Урсула внимательно наблюдала за местностью, перед тем как забрать посылку из “тайника”, как назывались надежные места для передачи посланий, – небольшой ниши под перилами на лестничной клетке рядом с квартирой через дорогу. Потом она складывала папиросную бумагу в большой ручной фонарь, который Лен приспособил для этого, вынув одну из двух батарей, изменив схему и установив лампочку меньшей мощности: фонарь светил немного тусклее, зато в него помещались несколько листов папиросной бумаги. В “Кротовом холме” Урсула шифровала донесения, отправляла их ночью в Москву, расшифровывала ответы и доставляла их Радо в другой тайник в Женеве.
Объем работы у Радо был феноменальный; Урсула вновь почувствовала себя нужной. “Будучи так занята, я бы была счастлива – если бы источников волнения было меньше”, – писала она.
Швейцария оказалась фактически изолирована от остальной Европы, а угроза вторжения Германии усугубляла экономическое положение. Швейцарские власти предупреждали, что, стоит хотя бы одному немецкому солдату пересечь границу, армия уничтожит промышленную инфраструктуру страны и будет вести партизанскую войну в горах. Радо писал: “В ходу была горькая шутка, что Швейцария превратилась в самую большую тюрьму в мире. Четыре миллиона человек оказались окружены со всех сторон Гитлером и Муссолини. Рядом с Женевой оставался открыт лишь узкий коридор для транспорта через неоккупированную зону Петена, [и] ожидалось, что даже этот проход через вишистскую Францию – а стало быть, и через Испанию или Португалию в Англию или Соединенные Штаты – однажды закроют”.
Другой источник беспокойства Урсулы находился ближе к дому. Ольга Мут вела себя все более непредсказуемо. Она отказывалась разлучаться с Ниной, сквозь зубы разговаривала с Леном и непрестанно препиралась с Мишей. Урсула писала родителям: “Если кто-то хвалит Мишу, Олло немедленно перечит и переводит разговор на Нину”. Однажды Урсула болтала на кухне со своей пожилой подругой Лилиан Якоби, а Олло тихо шила в уголке. Лилиан только что получила визу в Великобританию, куда как беженец уже уехал ее сын. В скором времени она тоже должна была выбраться из Швейцарии и призывала Урсулу последовать ее примеру: “Вы сидите в мышеловке, которая вот-вот захлопнется, стоит здесь появиться нацистам. Даже не думай, что им будет дело до твоих бумаг. Ты должна уехать – ради детей. Даже несмотря на войну, в Англии ты будешь в большей безопасности”.
В этот момент Олло вскочила с криком и, рыдая, понеслась наверх. Зайдя к ней, Урсула застала ее на кровати, она была бледна, дрожала и уставилась в потолок.
– Что с тобой, ты заболела?
– Я не больна, но я все понимаю, – отвечала она.
– О чем это ты?
Олло присела и похлопала ладонью по краю кровати.
– Ты считала меня за дуру, но я тебе не позволю. И не строй из себя невинность. Ты все спланировала и думала, я не замечу, пока не станет уже слишком поздно. Но ты ошибалась!
– Я все равно не понимаю, о чем ты, – отвечала Урсула, пораженная этим натиском.
– Все ты прекрасно знаешь: тебе нужен был новый паспорт, чтобы выбраться отсюда с детьми. Хочешь уехать с ними и Леном в Англию и бросить меня здесь одну, без Нины, потому что, как немка, я не могу с ними поехать. И это вся твоя благодарность!
Урсула спокойно возражала, что не планирует уезжать из Швейцарии, и истерика Олло понемногу улеглась. Но опасения няни возникли не на пустом месте: в случае вторжения немцев семья Урсулы со своими британскими паспортами сможет бежать, а няне придется остаться здесь. Война могла внести страшный разлад между Олло и Урсулой, и обе это понимали. Несколько дней спустя Олло отвела Урсулу в сторонку, со слезами на глазах заявила, что “не может жить без Нины”, и выступила с предложением: “Почему бы вам не отправиться в Англию, а Нину оставить со мной, разве так не будет лучше? Денег мне не понадобится. Я готова трудиться до седьмого пота, у ребенка будет все необходимое. Ты же не хочешь, чтобы Нина оказалась под немецкими бомбежками в Англии? Не станешь же ты подвергать малышку такой опасности? Когда все успокоится, я привезу тебе ребенка”. С точки зрения Олло, предложение было совершенно разумным. Урсула занималась своей разведкой и новым мужем. Она могла читать детям, подолгу с ними гулять и кататься на лыжах, но, по мнению Олло, была столь же непутевым родителем, как когда-то ее собственная мать. Это Олло вычесывала гнид из волос Нины, говорила с ней на ее младенческом языке и убаюкивала немецкими колыбельными. Девятилетний Миша отвергал ее, а Нина все еще была ее малышкой, и с ней она не расстанется.
Урсулу вдруг охватил ужас. Обожаемая Олло, незыблемая основа ее семьи в течение стольких лет, пыталась забрать у нее ее собственного ребенка.
Урсула даже не стала ничего отвечать на это ошеломляющее предложение. Вместо этого она решила сменить тему.
– Почему бы тебе не взять отпуск? – сказала она. – Я подыщу тебе какое-нибудь приятное место, а через пару недель вернешься.
Олло взорвалась:
– Ну уж нет! Я не позволю выставить меня из дома. Отныне я с тебя глаз не спущу. Уж можешь быть уверена.
В доме повисло напряжение. Олло погрузилась в “безмолвное горе”, перестала есть, все время лила слезы и разговаривала cквозь зубы. По ночам она запирала дверь в комнату, где они до сих пор спали с Ниной, опасаясь, что Урсула заберет девочку, пока они будут спать, и скроется с ней посреди ночи. Она раздобыла бинокль (“Откуда он у нее?” – недоумевала Урсула) и в любое свободное от работы время взбиралась на возвышавшийся над домом холм, не выпуская из виду Урсулу и детей. “Когда я говорила с Леном наедине, она пыталась подслушивать под дверью”. Теперь за шпионкой шпионили. Олло взяла обыкновение вскрывать пáром приходившие Урсуле письма.
Как-то раз днем Урсула вернулась из Женевы, забрав из тайника свежую порцию донесений Радо, и обнаружила письмо от родителей. Даже не будь конверт заклеен столь небрежно, одного лишь грозного выражения лица Олло было достаточно, чтобы понять, что она уже ознакомилась с его содержимым.
