Сообщая в письмах Бутурлину о положении на Украине, он еле приметно вставлял словечко про гетмана таким образом, что боярин должен был понять: если бы не Выговский, соединился бы Хмельницкий с татарами и турками. Тщательно расписывал Выговский боярину, что содержалось в грамотах турецких и татарских, которые за последнее время прибывали в большом числе. И хотя эти грамоты гетман, как было известно и Выговскому, пересылал в Посольский приказ, однако генеральный писарь действовал так, что могло возникнуть подозрение, будто не все грамоты гетман пересылает.
Но на всякий случай, из осторожности, он иногда закидывал одно-другое словечко и в пользу гетмана. Кто знает? Может быть, его письма станут известны Хмельницкому?
…Медленно тянется время. Как долго можно сидеть так, сложив ноги но-басурмански, на подушках? Всего не передумаешь. на все ответа не сыщешь. Спросить не у кого. Да разве и мог бы он сделать это? Одно понятно — нужно доподлинно разузнать, с какой стороны ожидать нападения Капусты. Все он! Всюду его глаз, и всюду приметна его рука. После того как Выговскому пришлось убрать гетманского казначея Крайза, он был почти в когтях у Капусты. Спасением обязан был только своей ловкости, выдержке и уму. Под самым носом у ретивого Лаврина Капусты ему удалось замести следы. В конце концов он вышел сухим из воды, и пламя, бушевавшее кругом, даже рук не обожгло ему.
Смешно верить, что гетман с московитами одолеет Речь Посполитую. То, что только на этой неделе сообщил Иероним Ястрембский, показывало, что на помощь Речи Посполитой придут и султан, и хан, и саксонский курфюрст, и шведы. Для последних, как это совершенно справедливо заметил Ястрембский, сейчас самый подходящий случай ударить с севера в спину Москве. Перед такой коалицией держав Хмельницкий и Москва бессильны. Никогда Речь Посполитая не отдаст Москве Смоленск и прочие города и земли. Шляхта скорее распрощается с Яном-Казимиром, изберет себе другого короля, но не откажется от того, что завоевал Сигизмунд.
А за всем тем стоял Ватикан, который затратил на унию бесчисленные деньги и должен извлечь выгоду из своих далеко идущих замыслов. Кто мог бы привести хотя один пример, чтобы Ватикан уступил, когда он уже двинулся вперед? Что ж, Хмельницкий ослеплен своей славой, своими успехами, своим заигрыванием с чернью. Но те многочисленные универсалы на послушенство, которые рассылает он, Выговский, от имени гетмана, — они делают свое, и сколько бы Хмель ни целовал мужичкам рук, этим не спасется. Чего стоит один только вчерашний универсал о новом подымном сборе с каждой души, независимо от возраста и пола! Сейчас Хмель требует одного: денег, денег, денег, — порою не задумываясь, откуда и каким способом приходится их добывать. В этом он полагается на генерального писаря. Он, писарь, был душой всех этих выдумок — новых сборов, всяческих плутен на таможнях, — вызывал острое недовольство чужеземных купцов, поставив под угрозу завоз железа и разных изделий из железа и стали.
Может, и до этого докопался Лаврин Капуста?
У Выговского такое чувство, точно с утра он жевал полынь. Горечь впитывалась в самую кровь. Даже подарок купца-венецианца не мог отвлечь, хотя бы ненадолго, от беспокойных мыслей.
…Наконец появился запыхавшийся Цыбенко.
— Ну что? — спросил Выговский, поднявшись с подушек, и в нетерпении схватил низенького сотника за плечо.
— Пан, ваша милость, — зачастил Цыбенко, — ничего не могу поделать… Страх перед Капустой, — Цыбенко при этих словах испуганно оглянулся, точно боясь, что где-нибудь в углу стоит сам Капуста, — страх перед ним заткнул рты всем в крепости. Я даже перебросился в картишки с Пивтораднем, нарочно проиграл ему пятьдесят злотых, но ничего не добился…
Выговский оттолкнул от себя Цыбенка с такой силой, что тот отлетел в другой конец покоев, ударившись головой о степу. Точно разъяренный зверь, забегал писарь по комнате, рассыпая грязную брань.
Цыбенко хотел было незаметно ускользнуть, но грозный окрик приковал его к месту:
— Ты куда? Стой! Может, ты тоже стал сыщиком у Капусты?
Выговский остановился перед сотником. Встретясь с его страшными зелеными глазами, Цыбенко чуть не завопил о помощи. «Смерть моя пришла», — мелькнуло у него в голове, когда он увидел, что Выговский положил ладонь на рукоятку пистоля, засунутого за пояс.
Держа руку на пистоле, Выговский засмеялся.
— Трус! Холуй! Падаль!
У Цыбенка тряслись ноги.
— Если ты своею дурною головой задумал что-нибудь злое, то прежде, чем удастся тебе это осуществить, тебя найдут с пулей в затылке или с ножом в спине, — зловеще пообещал Выговский.
— Пан генеральный, ваша милость… — только и мог выговорить Цыбеико.
— Слушай! Сегодня вечером в корчме «Под короной» учинишь буйство, тебя задержат и отведут в крепость. Там ты дашь сторожу хабара и узнаешь, кто сидит в подземельях городового атамана. Через два дня я подыму шум и освобожу тебя. Вот тебе деньги, — Выговский вынул из кармана кошелек с деньгами и протянул его Цыбенку.
— Ваша милость, — начал Цыбенко, у которого, едва тяжелый кошелек очутился у него в руке, немного отлегло от сердца, — но я надеюсь, вы не забудете выручить меня…
— Но если ты ничего не добудешь, я тебя замурую в другом месте, трус!
— Пап писарь, вы ведь знаете, как я стараюсь…
— Знаю и вижу, — голос Выговского смягчился. Нужно в такую минуту быть поласковее с этим скотом. — Но если мы не узнаем, кто там под замком, не бывать тебе полковником, Цыбенко!
— Пан писарь, добуду, побей меня бог, добуду! — От усердия сотник даже перекрестился.
11
Сотник Цыбенко, которого хорошо знали в корчме «Под короной», явился туда уже под хмельком. Выбрав себе место в углу, недалеко от прилавка, за которым распоряжался венгерец Вано Шандор, его добрый приятель, не раз в трудную минуту выручавший сотней-другой талеров, он приказал служанке Орине принести медведик терновки и пампушек в маковом молоке. В корчме было людно, и Цыбенко, пока ему накрывали на стол, принялся разглядывать посетителей, ища повод для ссоры.
Посредине, за большим столом, сидела компания иноземцев. Их сотник сразу узнал по диковинной одежде. У стены, как видно, какие-то цеховые люди. Скляница горелки и миска кислой капусты на восьмерых говорили об их пустом кармане.
Дьячок в углу жевал вяленого чебака и запивал его пивом, закатывая глаза на лоб. Цыбенко подмигнул ему, и перепуганный дьячок поперхнулся. Довольный тем, что от одного его взгляда люди давятся, он палил себе терновки из фляги, что поставила перед ним Орина, и ущипнул молодицу пониже спины; она охнула и застучала каблучками зеленых сафьяновых сапожек, покачивая бедрами, на которые уставил свои блудливые глаза Цыбенко, жуя пампушку, обильно вымоченную в маковом молоке.
Выпив вторую чарку и подмигнув на этот раз корчмарю, он снова принялся высматривать, с кем можно бы навести ссору. Справа от прилавка сидело двое казаков и селянин в свитке. Сдвинув головы над кружками, они о чем-то говорили шепотом, и это сразу не понравилось Цыбенку. Но, приглядевшись внимательнее к казакам, он узнал по их кунтушам реестровцев Винницкого полка.
«С богунцами пускай сам сатана заводится», — подумал Цыбеико и выпил две чарки терновки не закусывая.
Медведик был пуст, и сотник поманил пальцами служанку.
— Орина, меду, только покрепче.
Орина знала, что означает выражение «меду покрепче». Она только усмехнулась и скрылась за перегородкой, куда за нею последовал и корчмарь. Цыбенко знал: сейчас сам корчмарь в бутылку меду подливает полбутылки оковытой. Что это сделано было именно так, он убедился вскоре, когда Орина принесла высокую бутылку меда и налила ему полную чарку, которую он осушил одним духом. Зарябило в глазах. Набежали слезы, и, откашлявшись, Цыбенко погрозил пальцем корчмарю. Шандор за прилавком сидел, как истукан, и только улыбался сотнику.
— Орина, что тебе привезти из Киева? — заорал Цыбенко после второй чарки меда.
— Да вы только обещаете, пан сотник.
Богунцы перестали шептаться и с любопытством поглядывали на Цыбенка. Он заметил их взгляды, которые показались ему дерзкими, и заорал:
— Орина, живей, а не то раздумаю!..
— Да жемчужное монисто, — хихикнула Орина, закрывшись рукавом вышитой сорочки.
— Ладно. Слово сотника — кремень, Орина!
Цыбенко гордым взглядом смерил богунцев, но они уже не смотрели в его сторону, и, убедившись в этом, ои почувствовал, что у него отлегло от сердца.
Поманив к себе пальцем Орниу, он положил ей в ладонь, которая у нее всегда была наготове, когда она подходила к вельможным гостям, два злотых и спросил:
— Кто эти чужеземцы? — указал головой на людей в диковинных одеждах.
