солнце не взошло.
Разбрелись в разные стороны, малины было тьма-тьмущая, только успевай срывать, все кусты как обсыпанные.
Вдруг на весь лес прозвучал густой Митин голос:
— Ребята, скорее сюда…
Но ребята не сразу откликнулись, до того увлеклись малиной.
А Митя продолжал кричать:
— Скорее ко мне! Немедленно!
И когда все собрались, окружили Митю, он молча подошел к старому дуплистому дубу. И все увидели: в коре дуба торчит часть самолетного крыла.
— Вот это да! — промолвил Петро Греков, самый сильный парень среди всех восьмиклассников и даже девятиклассников. — Вот это мы понимаем!
С размаха бросился, схватив обеими руками крыло, но не тут-то было, крыло казалось каменным, как бы вросло в дерево и прочно сжилось с ним.
Несколько мгновений все молчали. Может быть, думали о том, теперь уже далеком времени, когда здесь кружились самолеты, гремели орудия, стрекотали автоматы, визжали мины…
Потом все зашумели, заговорили в одно и то же время.
Митя Баковиков, староста восьмого класса (Козырев угадал: начиная с пятого класса, Митя вел активную общественную работу в школе), сказал:
— По-моему, надо искать еще, как вы считаете?
Он оказался прав. Не прошло и двух часов, как ребята набрели на часть шасси, почти целиком ушедшую в илистую землю.
Тогда Петро сказал первый, и все ребята поддержали его:
— Мы будем искать, пока не узнаем всей правды.
— Как настоящие следопыты? — спросила Вера, лучшая ученица девятого класса, тщеславная донельзя.
Ей уже давно хотелось, чтобы об их школе написали в какой-нибудь местной или даже в областной газете, чтобы к ним начали приезжать фотокорреспонденты и журналисты, чтобы село Точечки стало известным на всю страну.
И вот — случай как бы сам шел в руки.
— Мы обыщем весь лес, будем искать следы войны, — продолжала Вера, светлые глаза ее потемнели, ноздри дрожали от сдержанного волнения. — Будем искать и находить…
— В войну это называлось — прочесывать лес, — сказал начитанный Митя.
— Пусть так, — согласилась Вера. — Будем прочесывать лес.
Но тут ее перебил Колюн, так прямо и спросил:
— Скажи правду, хочешь отыскать следы войны или просто тебе охота прославиться?
Вера на миг растерялась, потом отчеканила:
— А если даже и хочу прославиться, что из того?
— Мы должны искать следы войны совсем не для того, чтобы стать знаменитыми и чтобы о нас писали во всех газетах и журналах, — сказал Колюн, — а для того, чтобы самим больше знать о героях войны, чтобы рассказать о них всем людям…
Его поддержал Петро Греков:
— Верно. Так оно и должно быть…
В тот же день, как только вернулись из лесу, все вместе пошли к директору школы Авениру Степанычу Гурылеву.
Его любили все сельчане, и взрослые и дети.
Даже старики, не признававшие никаких авторитетов, и те говорили о нем уважительно:
— Умный человек, душой всем и каждому навстречу распахнутый.
Многие старые люди помнили Авенира Степаныча босоногим мальчишкой, отчаянно курносым, веснушчатым, иные вспоминали о том, как он в сорок первом уходил на фронт, как билась в рыданиях, провожая его, мать, а отец, сурово хмурясь, наставлял:
— Первым делом, помни — в нашем роду трусов отродясь не случалось!
Авенир Степаныч вернулся спустя четыре года, вконец отвоевавшись, оставив левую руку где-то под Будапештом.
Родителей он уже не застал в живых: отца, связанного с партизанами, выдал предатель, и его повесили прилюдно, на окраине села; вскоре умерла мать от разрыва сердца.
Авенир вошел в родительский дом, пустой, нетопленый, горница пахнула на него нежилым духом.
Он сбросил вещевой мешок на пол, сел за стол, подперев голову единственной рукой.
Нет, не о таком возвращении в родную семью думалось, когда он лежал в госпитале, где ему после ранения ампутировали руку.
Он встал, вышел во двор. Все вокруг было знакомым, с детства любимым — и покосившийся забор, и старая дуплистая слива, и яблони-дички, растущие вдоль забора, некогда пересаженные им из леса.
В углу двора — сарай, когда-то вместе с отцом он ездил в лес, привозил оттуда дрова, складывал их в сарае.
Авенир открыл дверь сарая, внутри было темно, пусто, лишь прямо, напротив дверей, сиротливо белело несколько березовых полешек.
В этот самый момент прозвучал чей-то голос:
— С приездом, Авенир…
Он оглянулся. Соседская Даша (ее дом стоял вплотную с его домом) глядела на него ясными, светло-синими глазами.
Когда уходил на фронт, Даша была голенастым, неуклюжим подростком. На круглом лице — курносый нос, крупные, всегда смеющиеся губы.
Теперь она выросла, возмужала и стала прямо красивой, ясноглазой, с нежным румянцем на тугих щеках, темно-русые волосы гладко зачесаны со лба на затылок.
Даша подошла ближе, подумала немного и вдруг приникла к нему, крепко обняв его обеими руками.
Они долго стояли, не говоря ни слова, потом Даша подняла на него глаза, налитые слезами:
— Ты уже знаешь об отце и о маме?
— Знаю, — сказал он.
Они вместе вошли в дом, Даша и Авенир, Даша растопила печь, горница сразу наполнилась привычным теплом и уютом, поставила самовар, Авенир вынул из вещмешка сало, консервы, трофейный шоколад, все то, что ему дали с собой в госпитале.
Даша сбегала домой, принесла бутылку самогона.
И они выпили вдвоем, не чокаясь, помянули родителей Авенира.
А вечером собрались в доме гости, один за другим являлись односельчане, каждый приносил с собой кто вареную картошку, кто самогон, кто ржаные лепешки, огурцы или кислую капусту, и все поминали отца и мать Авенира и расспрашивали его о том, как воевал, что видел, в каких городах довелось побывать…
Он рассказывал долго, все слушали его, не проронив ни слова, только Даша не сидела на месте, то подавала чистые тарелки, то уносила со стола грязные, успевая в то же время подбрасывать в печь свежие поленья и время от времени подогревать самовар.
Кто-то сказал:
— Глядите, новая хозяйка разом появилась…
Авенир глянул на Дашины горячо, ярко вспыхнувшие щеки и вдруг подумал о том, что ему не хочется, чтобы Даша ушла к себе домой.
…— Вот так вот и живем скоро тридцать четыре года, — сказал Авенир Степаныч Козыреву, когда они уселись за стол в его доме. — Я окончил пединститут, вот уже почти четверть века работаю в школе, десять лет тому назад стал директором, Даша теперь зав. фермой, а наши две дочки вышли замуж, живут в соседних селах…
Кипел самовар, исходя паром, на большом блюде теснились пирожки с капустой, в тарелках лежали нарезанные кружочками малосольные огурцы, в стеклянной миске красовались яблоки.
— Хорошо у вас, тихо, — сказал Козырев.
— Хорошо, — согласился Авенир Степаныч.
Глянул в лицо Козырева:
— Вид у вас, скажу по чести,
