по очереди ухаживали за нею и сумели выходить ее, она стала поправляться, даже начала понемногу выходить из дома на улицу.
Отец говорил Васе:
— Нас двое мужиков, мы должны мать оберегать от всех забот…
И они попеременно ходили в магазин, отоваривали карточки, мыли полы, стирали белье, а когда они уходили, мать переделывала за них всю работу — перемывала полы, перестирывала белье и, случалось, готовила какой-никакой обед…
Все годы, вплоть до последнего часа, мать не уставала ждать Сережу. Иногда на улице вдруг хватала отца за руку:
— Погляди, вон видишь? Вылитый Сережа…
Отец поначалу догонял того, кто казался матери похожим на Сережу, вглядывался, в сердце его подчас оживала безумная надежда, но потом, уже постепенно привыкнув к тому, что надежде не суждено сбыться, говорил матери:
— Будет тебе… Перестань, хватит…
Мать знала, что умирает, но этого не боялась нисколько. Как-то сказала:
— Может, с Сережей там повстречаюсь…
Но тут же воскликнула:
— Нет, он живой! Живой! Нет, он живой, он не мог умереть, он же и не жил еще, совсем не жил…
В ту пору Вася уже женился, его жена приняла на себя заботы о доме. Мать после говорила Васе:
— Смотри не обижай ее, она у тебя хорошая…
Умерла мать тихо, под утро, когда все спали.
Первым проснулся отец, глянул на нее, вдруг закричал громко:
— Клава, что с тобой? Да отвечай же, Клава…
Прибежали из соседней комнаты Василий с женой, остановились в дверях, на кровати лежала мать, странно успокоенная, даже словно бы улыбающаяся, а отец на коленях, возле нее, голова на подушке рядом с ее головой…
«…Как хорошо, — подумал Козырев, сложив исписанный листок. — Как хорошо, что я остался жить там же, где мы все жили раньше. Ведь всяко могло быть, могли же давным-давно переехать на новое место, и письмо это так бы и не дошло до меня…»
Жизнь Козырева в общем сложилась удачно. Хорошая семья. С женой прожил в согласии многие годы, конечно, зарплата могла бы быть побольше и квартира попросторней, но разве бывает так, чтобы человеку всегда и во всем везло? Чтобы всегда и всем быть довольным и не желать ничего лучшего?..
С годами все еще точила, не давала покоя мысль о брате. Он даже не ожидал, что будет так тосковать о нем. Оказалось, что был привязан к Сереже даже сильнее, чем к отцу и к матери. Может быть, потому, что брат всегда, с раннего детства был рядом…
А может быть, потому, что он, младший, гордился братом: брат пошел работать на завод, а потом уехал учиться в летную школу куда-то на юг. На каникулы приехал стройный, подтянутый, новенькая форма и фуражка, надетая чуть набок, очень шли к нему, тогда в первые, да и в последние свои каникулы он все дни проводил с младшим братом, вместе ездили купаться, вместе ходили в кино, на стадион, и отец подчас шутил:
— Лучше бы какую-нибудь девчонку нашел, чем с Васькой ходить…
Но брат отвечал:
— Это все успеется, а мне хочется с братом побыть, когда еще я его увижу?..
Каждый раз, бывая на стадионе, Сережа «болел» искренне, неподдельно, то и дело вскакивал с места, кричал: «Судью на мыло!», «Переиграть…»
Однажды, когда они возвращались домой после соревнований по бегу, Сережа сказал:
— Знаешь, кого мне жальче всех? Того, кто пришел вторым. Не пятого, не третьего, не двадцатого, а именно второго.
— Почему? — спросил Вася.
— Потому что счастье было очень близко — и вдруг все сорвалось…
— А ведь верно, — сказал тогда Вася. — Верно! Как это мне не пришло то же самое в голову?
И с невольным удивлением поглядел на брата. Вот он какой, его брат…
В соседнем доме жил школьный приятель Сережи, Костя, удачливый, сдержанный, типичный маменькин сынок.
Сережа после школы поступил на завод, а Костя пошел в университет, учился лучше всех, беспрестанно хвастался:
— Все педагоги считают, что я несомненно талантлив…
Вася спросил Сережу:
— Неужели он тебя не раздражает?
— Еще как! — ответил Сережа. — Но я стараюсь не слушать, как он хвастает…
— А я не могу, — признался Вася.
В конце концов и Сережа не выдержал. Однажды сказал Васе:
— Я дал ему «Три мушкетера».
— Зачем? — удивился Вася. «Три мушкетера» была самой любимой Сережиной книгой, он вообще терпеть не мог одалживать свои книги, тем более, что о Косте было издавна известно, что он «зачитывает» книги. А потом исчезает надолго.
Сережа сказал, округлив глаза:
— Я пожертвовал этой книгой, зато мы больше с тобой его не увидим…
И в самом деле, Костя преспокойно «зачитал» книгу и перестал, таким образом, появляться у Сережи. Уезжая в летную школу, Сережа сказал:
— На будущий год возьму тебя, вместе поедем куда-нибудь «дикарями» на юг, к морю, хочешь?
— Ты еще спрашиваешь, — ответил Вася.
Он ждал будущего года, подсчитывал, сколько дней, недель, месяцев осталось до лета. И лето наступило, Сережа приехал, однако спустя четыре дня уехал, но уже не в школу, а на фронт.
О, как хотелось порой вернуть те прошлые, беззаботные, веселые дни, когда они вместе со старшим братом подолгу не спали ночью, говорили о всякой всячине, потом днем уезжали на стадион, или в Серебряный бор купаться, или же шли в кино, в который раз смотреть «Бесприданницу», «Чапаева», «Юность Максима».
Поначалу Вася надеялся, что брат вернется — не может не вернуться, ведь многие рассказывали о том, как возвращались домой те, кто пропал без вести. Даже те, о ком сообщали в похоронках: «Погиб смертью храбрых» — случалось, возвращались домой, уже оплаканные родными, не надеявшимися когда-либо увидеть их.
Вася продолжал ждать старшего брата. Утром с привычной надеждой открывал почтовый ящик, идя по улице, ловил себя на том, что вглядывается в проходивших мимо, ищет кого-нибудь, хотя бы отдаленно похожего на Сережу…
Когда-то мать так же искала среди прохожих Сережу.
Как ни старался, все никак не мог позабыть о брате…
И бывало в солнечный ясный день, когда он ехал купаться или где-то рыбачил, вдруг среди обилия голубого и зеленого — прозрачной воды, ясного неба, темно-зеленой листвы деревьев, изумрудной травы — сердце его сжималось непроходящей, неистощимой болью: он живой, он видит бессмертную, с каждым годом возрождающуюся красоту, а брату уже никогда, никогда не суждено видеть все это…
Как-то с женой вдвоем отправились в лес, за грибами. Лес был с виду угрюмый, густо разросшийся, солнечные лучи едва проникали сквозь ветви сосен и елей.
И вдруг неожиданно открылась поляна, круглая, словно чаша, поросшая высокой, чуть схваченной осенним увяданием травой.
Жена
