Но мы, любезный батюшка, как граждане и как люди, верующие в Бога, надежды не должны терять. Зла много, потеря честных людей несчетна, целые семейства разорены, но всё ещё не потеряно: у нас есть миллионы людей и железо. Никто не желает мира. Все желают войны, истребления врагов.
(К.Н. Батюшков – Н.Л. Батюшкову. 27 сентября)
Нижний Новгород в то время напоминает Ноев ковчег – беженцы из Москвы теснятся в съёмных домах и квартирах, и Батюшков вынужден делить комнату с Иваном Матвеевичем Муравьёвым-Апостолом. Он – того же корня Муравьёвых, что и дядя Батюшкова – Михаил Никитич – и приходится Батюшкову дальним родственником из старшего, екатерининского поколения. Муравьёв-Апостол долго жил в Париже, но теперь противник всего французского и даже задумывает в Нижнем цикл посланий (опубликованных впоследствии “Писем из Москвы в Нижний Новгород”), где развенчивает французский характер и культуру, оплакивает гибель Москвы и размышляет об основах воспитания. Именно с ним до хрипоты спорит Василий Львович Пушкин, рискующий в эвакуации отстаивать ценности французской культуры; риторика Муравьёва гипнотически действует на Батюшкова, и в своих собственных письмах он часто говорит как бы со слов старшего товарища. Яркий литературный язык и взволнованный ход мысли Муравьёва-Апостола, действительно, производят впечатление. Иногда он как будто прозревает страшную работу безликих военных машин ХХ века. “В руках его, – пишет он про Наполеона, – война сделалась промышленностью. Тут никакая страсть не действует; итальянец, вестфалец, виртимбергец приведены за несколько тысяч верст от домов своих, чтобы умереть на Бородинском поле: потому ли, что они были движимы мщением и ненавистью противу России? Ничего не бывало! – Всё дело обстоит в том, что Наполеон, фабрикант мёртвых тел, имеющий ежемесячный расход свой по 25 тысяч французских и союзничьих трупов, захотел сделать мануфактурный опыт и из оного узнать, сколько именно русских трупов и во сколько времени он произвести сможет посредством полумиллионной махины своей… Бедное человечество!”
Лёжа на соседней кровати, Батюшков часто выслушивает взволнованные монологи родственника, однако на фронт спешит более на словах, чем на деле. Среди своих друзей он один знает, что такое война и что такое армия, и не торопится. Решимость появится, когда он увидит, во что французы превратили Москву. Уничтоженная Москва будет его триггером. Видение разорённого града будет явлено ему по-библейски: трижды.
Наполеон ждёт в Москве переговорщиков. Когда он понимает, что оказался в ловушке и никакого договора не будет, что город в руинах, а время потеряно – на дворе конец октября. Надо спасать деморализованную армию и убираться из Москвы. Но куда? Отступивший на Рязань Кутузов сделал крутой разворот в южном направлении и расположил армию у Тарутина. Оружейная Тула прикрыта. Армия даже угрожает корпусу Мюрата, который выдвинулся слишком далеко от Москвы. Однако Кутузов словно саботирует приказы императора. И под Тарутиным, и в Малоярославце, и под Красным русские могли бы добить француза, но в решающий момент главнокомандующий приказывает ретироваться. Он предоставляет Наполеону “золотой мост” – возможность почти беспрепятственно уходить из России. Голод, холод и казаки Платова сделают своё дело, считает он. Но даже на Березине, где ловушка, казалось бы, должна захлопнуться, Наполеон ускользает. Кутузов на Березину его даже не преследует. Мы своё дело сделали, как бы говорит он, – солдатам нужен отдых. Пусть на Березине поработает армия Чичагова, как раз подошедшая с юга. Но Чичагов – адмирал, и на суше Наполеон с лёгкостью переигрывает его. Оставшийся без поддержки Витгенштейна, как нарочно не спешившего ему на помощь – адмирал не в состоянии остановить прорыв озверевших от отчаяния, голода и холода французов, и остальные русские генералы этим обстоятельством очень довольны: теперь всю вину за упущение супостата можно свалить на одного человека; что и происходит; в портретной галерее Эрмитажа среди героев 1812 года портрет Чичагова отсутствует.
Возможно, Кутузов мыслит политически, ведь если разбить Бонапарта сейчас, то в подконтрольной ему Европе наступит хаос; власть во Франции снова может оказаться в руках республиканцев. Преследуя, но не давая Наполеону окончательного сражения, Кутузов тем самым выводит русскую армию на западные позиции. Решающий бой врагу будет дан на чужой территории. А пока армии нужны зимние квартиры и отдых. Она на грани распада. Немало генералов вообще считает, что на границе войну надо закончить. Но Кутузов думает об Александре. Если лавры спасителя Отечества достаются ему, на что рассчитывать императору? На славу освободителя Европы, не меньше.
25 декабря император издаёт указ, что враг изгнан из пределов России, Отечественная война закончена. К новому году он прибывает в Вильно. Среди прочих распоряжений он подписывает Манифест о построении в Москве церкви во имя Христа Спасителя, ибо ”спасение России от врагов, столь же многочисленных силами, сколь злых и свирепых намерениями и делами… есть явно излиянная на Россию благость Божия”.
Де Сегюр о русской религиозности: “…они преисполнены гордости, вследствие отсутствия возможности сравнения, и настолько же легковерны, насколько горды; по невежеству они поклоняются образам и настолько идолопоклонники, насколько могут быть идолопоклонниками христиане, превратившие религию духа, чисто интеллектуальную и нравственную, в физическую и материальную, чтобы сделать её более доступной своему грубому и недалёкому пониманию”.
В декабре 1812 года Вильно представляет собой жуткое зрелище. Трупы не убраны, дома разрушены. Толпы обездоленных кочуют по улицам. Те, кто вчера хоронил тифозных, сегодня лежат при смерти. Среди прочих в Вильно мечется в горячке Жуковский. Друзья потеряли его из виду. Никто не знает, что стало с автором “Певца во стане русских воинов”.
Для розысков друга Тургенев посылает в Вильно курьера.
Курьер мой из Вильны возвратился с известием, что там уже нет Жуковскаго, и что он 20-го декабря, сколько по всем справкам узнать было можно, по выдержании в университете экзамена, уехал в армию и произведён в капитаны.
(А.И. Тургенев – П.А. Вяземскому в Вологду. Февраль 1813)
Сразу после Бородина Вяземский вынужден оставить военное поприще. Княгиня Вера на сносях, а лучший акушер города уехал в Вологду, и Вяземский, скинув синий чекмень, отправляется догонять доктора. ”…жалею о княгине, – пишет ему Батюшков из Нижнего, – принуждённой тащиться из Москвы до Ярославля, до Вологды, чтобы родить в какой-нибудь лачуге; радуюсь тому, что добрый гений тебя возвратил ей, конечно, на радость”. Лачуга не лачуга, но принимать первенца Вяземских будет профессор Московского университета, главный московский акушер Вильгельм Рихтер. Москвы нет, библиотека Карамзина сгорела, дом разорён – но для своей дочери Прасковья Кологривова не может не обеспечить лучшего доктора. И если тот в Вологде, Вяземский повезёт жену в Вологду.
