— Вам надо идти, пока никто не увидел вас тут, — строго проговорил Фрэнк, снова накрывая такую желанную, обжигающую жаром ладонь своей рукой, лишая её свободы движения. — Уже поздно. Вам ещё добираться до поместья. Я так рад, что всё удалось… Если вы так считаете, то я счастлив. Кажется, сегодня я впервые смогу поспать спокойно, без тревожащих сон мыслей.
Джерард мягко улыбнулся, рассматривая белую тонкую кисть Фрэнка на своей широкой руке. Он боролся с желанием поцеловать её, притянув к губам. Но разум взял верх, и он мягко высвободился из-под ладони и поднялся на ноги.
— Доброй ночи, мой замечательный мальчик. Постарайся отдохнуть. Завтра я вернусь, и мы продолжим воплощать наш план с того места, где остановились сегодня. Выспись хорошенько, — и он мягко поцеловал Фрэнка в лоб, затем провёл по встрёпанным волосам и, еле заметно вздохнув, вышел вон.
Впервые за последние недели Фрэнк спал спокойно и безмятежно, без волнующих и страшащих сновидений. Он поистине заслужил этот отдых, и ни твёрдость травяного матраса, ни узость кровати не могли помешать его сладкому сну.
Глава 22
Каждый вечер, не прерываясь ни на день, месье Русто посещал главный собор в то самое время, когда Фрэнк молился там. Юноша вжился в роль и стал ещё более естественным в своей молитве, ещё более раскрепощённым и притягательным. Он даже научился получать странное, совершенно необычное удовольствие от того, что за его нехитрой игрой следили двое мужчин. Первый, до которого ему не было никакого дела, но который являлся виновником всего происходящего и главным зрителем, и второй, что наблюдал тайно и был средоточием всех мыслей и желаний юного лицедея. Фрэнк переворачивал внутри своего сознания всё так, будто именно Джерарду посвящался весь этот спектакль, и именно его реакция и очарование являлись конечной целью. Так было проще и легче, это позволяло быстрее расслабиться и почувствовать, наконец, тонкое удовольствие от игры и обращённых к нему взглядов. Один из них обжигал сладострастием и похотью, заставляя смущаться и чувствовать себя неловко, второй же горел ярко и ровно, согревая неимоверной патокой теплоты и нежности, словно расплавленный янтарь тёк, обволакивая и разнеживая его тело.
Фрэнк так увлёкся, что вздрогнул, когда на его плечо легла ладонь. Чуть испуганно распахнув глаза, он увидел за спиной месье Русто, глядящего с интересом и тщательно скрываемым вожделением.
— Мой прилежный отрок, прости, что отвлекаю тебя от молитвы, но я не удержался от искушения, да простит меня Господь, — он истово перекрестился, глядя на распятого Христа перед ним. — Я вижу тебя не первый раз и не могу не отметить твою невероятно вдохновенную молитву. О чём ты молишься так искренне каждый вечер?
— О, месье, — смутился Фрэнк, опуская взгляд и судорожно припоминая, что у него заготовлено на этот случай, — я молюсь о Царствии Небесном для моей семьи, для матушки и младшего брата… Они покинули этот мир около полугода назад, оставив меня круглым сиротой, — глаза юноши заблестели, он поднял их, встретившись с выцветшим взглядом, укутанным в сеть морщинок. Месье Жаккард не был отвратителен. Его внешность была вполне по-старчески миловидна, если бы не слишком чувственно выпяченные губы и мерцающие похотью глаза.
— Бедный мальчик! — с чувством воскликнул тот, чуть сильнее сжимая пальцы на плече. Фрэнк лишь силой мысли заставил себя не кривиться. — Как зовут тебя, несчастное создание? Присядь рядом со мной, ты можешь поведать старику о своём горе.
Фрэнк мысленно порадовался, так как сегодня днём всё свободное время репетировал этот монолог в голове.
— Меня зовут Луи. Луи де Перуа. Как мне называть вас, месье?
— Такой прелестный ангел может называть меня месье Жак, — мягко улыбнулся мужчина, пододвигаясь настолько, чтобы присевший рядом на край скамьи Фрэнк оказался вплотную к нему. — Я очень влиятельный человек и, возможно, мог бы чем-нибудь помочь тебе. Расскажи мне всё, не таясь.
Фрэнк выглядел вместилищем для разных, очень сильных чувств. Он был смущенным, опечаленным и отчасти — выказывал во взгляде смутно затеплившуюся надежду. Он помолчал некоторое время, нервно теребя лохматые концы плетёного пояса, поддерживающего полы рясы.
— Мне так неловко, месье Жак, рассказывать вам о своём горе, тем более, что это будет выглядеть, словно я жалуюсь. А это совсем не так. В аббатстве меня приняли довольно тепло и дружелюбно…
— Постой, — вдруг задумчиво сказал мужчина. — Ты сказал де Перуа? Я слышал когда-то эту фамилию. Твои родители были весьма богаты и некогда влиятельны, неужели они так много задолжали, что тебе пришлось покинуть отчий дом и жить в монастыре?
Фрэнк выразил на лице искреннюю досаду, злость и даже раздражение. Он закусил нижнюю губу и чуть задрожал, едва удерживая себя от слез.
— Вы ничего не знаете, месье Жак… Не стоит так запросто судить о том, чего не знаете, — проговорил он и с удовольствием отметил, как мужчина, пытаясь неловко утешить его, приобнял за плечи. От старика слегка пахло цветками пижмы, что было не очень приятным, и ментолом, будто от сердечных капель.
— Прости меня, милый Луи. Я не хотел обидеть тебя. Ну же, ничто не стоит того, чтобы с такого прекрасного лица стекла хоть одна слезинка, — негромко говорил месье Русто, а Фрэнк лишь ощущал, как нервно подрагивает жадная ладонь, скользящая по грубой ткани, скрывающей лопатки.
— Мы жили в мире и достатке до прошлого года, — наконец, собрался с духом Фрэнк-Луи, — пока первым от неизвестной лихорадки не скончался отец. Полгода мать убивалась и носила вдовьи одеяния, как вдруг неожиданно с теми же симптомами слёг мой младший брат. Он угас всего за месяц, — Фрэнк всхлипнул и быстро отёр глаза длинным рукавом. — Мать не выдержала такого горя и начала медленно сходить с ума. Сложно объяснить это не видевшему человеку… Но это так страшно, когда родная матушка, что выносила и выкормила тебя, вдруг начинает называть именем умершего брата, всматриваясь в черты так радостно, а потом, словно увидев на лице проказу, с ужасом отталкивает, крича: «Нет, нет, ты не Жан! Куда ты спрятал Жана? Где мой маленький Жан?» Ей становилось всё хуже и хуже, я уже боялся выходить из покоев, чтобы лишний раз не встретиться с ней. Ясность разума посещала её всё реже, и в один вечер я прибежал на вопль нашей служанки. Мама была мертва… Удушилась, — Фрэнк, наконец, не выдержал и упал в охотные объятия месье Русто, подрагивая всем телом от всхлипов.
— Тише, тише, мой мальчик, — срывающимся шепотом говорил мужчина ему на ухо и погладил по волосам, отчего Фрэнк едва сдержал неприглядную дрожь. Но её оказалось совсем не сложно скрыть за всхлипами. — Так много бед и несчастий на долю такого прелестного создания, как несправедливо!
Наконец, юноша с усилием отстранился, вытирая лицо рукавами. На что тут же получил предложение воспользоваться шёлковым, вышитым инициалами, платком месье Русто. Это было очень интимным жестом, фактически, этот пожилой мужчина заявлял, что «Луи» стал дорог и близок ему.
— Прошу тебя, возьми. Это такая малость, — настоял тот, вкладывая прохладный, скользкий лоскуток в подрагивающие бледные пальцы. — И продолжай, мой мальчик. Как ты оказался послушником в Аббатстве Сен-Дени?
— Очень просто, месье Жак. Ни отец, ни мать не оставили завещания. И согласно нынешним законам о наследовании, всё имущество перешло на сохранение ближайшему родственнику, пока мне, прямому наследнику, не исполнится восемнадцать. Моим опекуном оказался двоюродный дядя по маминой линии. Он старше всего на пять лет, пьяница и мот. Как только узнал о кончине матушки — перебрался в поместье из какого-то захолустья. Сначала мы жили под одной крышей, но я начал замечать, как пропадают стоявшие на своих местах дорогие предметы искусства: резные шкатулки, драгоценные канделябры, фарфоровые вазы, предметы столового серебра… Даже любимая матушкина статуэтка… Когда я спросил об этом прямо, дядя был пьян и ударил меня. Назвал щенком, ответил, что это не моё дело. В тот вечер я заперся в комнате, чтобы избежать его гнева. Через неделю только узнал, что дядя стал проводить в моём доме вечера карточных игр и проигрывался, платя долги из моего же наследства. Я попытался говорить с ним, когда он не был пьян, но тот только отругал меня, ссылаясь на похмелье. Он всегда был либо пьян, либо мучился похмельем. И если во втором случае достаточно было просто не говорить с ним, то в первом я запирался на засов, который сам же оборудовал на двери покоев. У дяди слишком тяжёлая рука, — Фрэнк прислонил ладонь к щеке, словно та ещё помнила жёсткую оплеуху. — Мои синяки на теле ещё не полностью прошли, месье Жак.
