— Джерард, не могли бы вы одолжить мне те запонки? Простые, с янтарём, помните, я уже надевал их как-то раз? Самые красивые! — попросил Фрэнк, и Джерард, скрывая улыбку за опущенными ресницами, снял их со своих запястий.
— Возьми, мой мальчик. Я надену другие, не переживай. У меня их и без того слишком много.
Так уж получалось, что им нравились одни и те же вещи. Вещи, которые не имели высокой цены или знатного мастера, сделавшего их. Эти запонки Джерард приобрёл случайно в лавке старьёвщика, когда проходил мимо по делам. Они сразу привлекли взгляд — теплотой, искрящимся, словно замершим в янтаре светом, простой невычурной искренностью. И именно эти запонки так обожал Фрэнк, выпрашивая их от случая к случаю. Он порывался даже купить их у Джерарда, зная, что те не могли стоить дорого. Но Джерард был непреклонен. Ему нравилось, когда Фрэнк просил его. И ему нравилось удовлетворять его просьбы.
Путь к поместью баронессы провели в тесноте одной кареты, но очень уютно: Лулу сидела на коленях у Марго, о чём-то спорившей с Полем. Фрэнк чувственно жался к его боку, и Джерард, слушая отвлечённые разговоры своих домочадцев, лишь легко улыбался, отвернувшись к окну. Приятное тепло разливалось по телу от левого бедра и выше, выше, до самого сердца. А Джерард только делал вид, что увлечён разглядыванием пейзажа за окном, знакомого до последнего кустика у обочины.
— Наконец-то вы прибыли! — их встретила ещё на улице сама хозяйка, придерживавшая за локоть улыбающегося Люциана. — С Днём Рождения, дорогой мой Джерард! Добро пожаловать, проходите и поднимайтесь наверх, — они ждали их и были в нетерпении, в воздухе буквально сквозило волнение и возбуждённая радость.
И только оказавшись на втором этаже в Зелёной гостиной, Джерард позволил себе ахнуть. В одной стороне большой длинной залы с шёлковыми изумрудными обоями и деревянными панелями по низу была оборудована сцена. Тут же стоял прекрасный немецкий чёрный рояль, а на сцене разыгрывался камерный симфонический оркестр и распевались певцы.
— Ах ты, негодник! — шутя погрозила пальцем баронесса, выставляя ошарашенного Джерарда вон и закрывая дверь, увлекая того в сторону большой столовой, откуда доносились умопомрачительные запахи яств. — Увидел свой подарок раньше положенного времени! Я ждала вас за столом и не думала, что тебе взбредёт в голову гулять по моему дому в одиночку.
— О, прости, душа моя, я просто шёл на музыку, — улыбался Джерард, приобнимая подругу за талию. — Но твой подарок и правда выше всяческих похвал. Я в восторге!
Плотно и невероятно вкусно пообедав, все они удобно разместились в Зелёной гостиной в первом и единственном ряду перед сценой на мягких крупных стульях с резными спинками. Когда заиграли вступление к обожаемой Джерардом «Волшебной Флейте» Моцарта, Джерард пришёл в неописуемый восторг, постоянно касался кисти Фрэнка, сидящего по правую руку, и увлечённо делился с ним своим восхищением. Арии и дуэты из «Свадьбы Фигаро» действовали на Джерарда, как первый салют, случившийся, когда он был ещё ребёнком: он светился счастьем, шептал несвязные слова восторга на ухо своему протеже и то и дело задевал локтем его локоть, заставляя Фрэнка смущаться и таить всю радость от того, что именно ему достаётся столько внимания именинника. Именно ему, хотя баронесса сидела по другую его руку и была совершенно не прочь общения. Фрэнк даже не мог точно определить, чему было больше уделено его собственное внимание: слушанию и восприятию, безусловно, мастерски исполняемой музыки, или же тому, как ярко и искренне реагировал наставник, даря ему такие незамысловатые и до дрожи приятные прикосновения.
Под конец Люциан, чуть прогнувшись назад, послал Фрэнку несколько красноречивых взглядов за спинами сидящих между ними людей. Тот в ответ смог лишь выдавить подобие смущённой улыбки, стараясь не встречаться глазами с мадам Шарлоттой. Луиза весь вечер не отходила от Маргарет, фактически держась за подол её платья. Незнакомые люди немного пугали её, но под конец концерта, когда выступавших музыкантов одарили аплодисментами и цветами, Луиза почувствовала себя увереннее и изволила прогуляться по этажу. За этим её и застала баронесса, предложив провести в свою спальню и гардеробную. Они пробыли там не меньше часа: девочка потом увлечённо рассказывала, как много интересных вещей, скляночек и нарядов есть у мадам Шарлотты. Совсем как у её мамы!
Джерард уговорил оркестр подыграть ему и очень старательно исполнил небольшую партию Тристана из «Тристана и Изольды» Вагнера, чтобы порадовать хозяйку дома. Баронесса, будучи чистокровной немкой, обожала Вагнера, а Джерард, наоборот, недолюбливал. Поэтому выбрал именно его, чтобы выразить всю свою признательность Шарлотте за такой чудесный и душевный вечер. Фрэнк внимал, затаив дыхание. Он много раз слышал, как учитель играл на рояле, но никогда до этого — как он пел. Его голос, совершенно не оперный, но по-своему чудный, звучал чисто и искренне, лицо было крайне эмоциональным, а тело порой совершало экспрессивные выпады, помогая брать тот или иной ход. Баронесса — та и вовсе прониклась, стараясь незаметно промокнуть глаза платочком. Люциан нежно обнимал её за плечи и с нескрываемым интересом слушал Джерарда Мадьяро, снова сумевшего удивить всех.
— Ты так талантлив, мой друг, — хлопая, говорила баронесса, пока Джерард спускался с импровизированной сцены. — Ты — просто кладезь разнообразных талантов. Я даже порой завидую тебе.
— Право, не стоит, душа моя, — с искренней улыбкой отвечал Джерард, мягко обнимая её за плечи. — Мне очень грустно это говорить, но… уже поздно, и нам нужно отправляться домой. Благодарю тебя, что не дала этому вечеру пройти в одиночестве и унынии.
— Никогда, Джерард. Уныние — самый тяжкий грех, ты же знаешь, как я отношусь к этому.
— Знаю, а потому благодарю вдвойне — за показательную науку, — Джерард мягко поцеловал Шарлотту в висок и отвлечённо задумался над тем, как много в его жизни было бы нестыковок, шероховатостей и уныния, если бы не светлая голова его подруги — баронессы фон Трир.
****
Едва расстегнув пуговицы на кюлотах и развязав тесьму блузы, Джерард присел на край своей кровати, сметая с тумбы чайного цвета конверт. Этот свёрнутый лист бумаги не давал ему чувствовать себя окончательно спокойным весь день, напоминая о своём существовании навязчивым интересом.
Вскрыв едва сцепленное по центру послание, Джерард осторожно вытащил содержимое под свет луны из окна. Это оказался плотный лист тиснёной бумаги, свёрнутый пополам. А на нём, вводя Джерарда в изумление и лёгкий трепет, покоились три высушенных давно, задолго до сегодняшнего дня, травяных стебелька. Любопытно принюхиваясь и рассматривая цветы в сумраке, он осознал, что совершенно не хочет зажигать свечи. Как символично… Мята, барвинок и… куриная слепота? Ох, о чём только думал этот мальчишка?! Посылать такие знаки, не зная точно, поймёт ли он или же сочтёт за случайность?
На языке цветов барвинок — сладостное воспоминание; мята — жар чувств; куриная слепота — свидание.
Прислонив три иссохших цветка к носу, он жадно втянул необычный их запах. Будто несколько несочетаемых оттенков опрокинули в одну ёмкость и хорошенько встряхнули. Листики под чуткими пальцами хотели смяться, сломаться, но Джерард не собирался допускать подобного варварства.
Наконец, пришёл черёд свёрнутого листа… Удивлённо замерев, Джерард с наслаждением начал читать такой родной сердцу итальянский:
Tu sei il mio Sole…
Mi accompagni per tutta la giornata con i tuoi raggi forti, illuminando il cammino da fare.
Al tramonto mi regali un'immensa emozione, mostrandomi i tuoi tramonti dalle sfumature rossastre.
E la notte… non ti vedo più… ma non mi hai abbandonato: basta spostare lo sguardo al di sopra delle stelle e tu ci sei!
Вы — мое Солнце…
Весь день Ваши яркие лучи освещают дорогу, которую я должен пройти.
На исходе дня Вы дарите мне беспредельное волнение, являясь передо мной в алых цветах заката.
