— Мы купим хорошего мула, — ответила Серех, и, вздохнув, добавила — Его я не могу купить сама, это должен сделать ты.
Животными торговали на краю города, у дороги Большого Будды. Мокки похлопал по шеям, спинам и ногам мулов, посмотрел их зубы, копыта и заглянул в глаза. Наконец он решил взять одного большого, серого.
— Мне нравится вот этот, дедушка, — сказал он продавцу, старому, хитрому хазару, который молча наблюдал за ним, — Он сильный, молодой. Действительно хороший мул. Сколько он стоит?
Хазар назвал цену и Мокки заплатил не торгуясь. Затем он подвел животное к Серех и гладя гриву мула, сказал, гордый своей покупкой:
— Видишь, я тоже не прогадал.
— Ты позволил себя надуть, — ответила Серех, — ты заплатил за него слишком много.
Мокки обиделся и впервые разозлился на маленькую кочевницу:
— Ну и что? Уросу все равно, сколько денег мы потратим!
Серех долго смотрела на него нахмурившись, а затем ответила:
— Эти деньги принадлежат не Уросу, а нам… Все деньги.
Мокки поразился.
— Все деньги? Как? Сто тысяч афгани?
— Да, все. — сказала Серех.
— Но он же их выиграл! — воскликнул Мокки.
— А ставка, на которую он играл? Ты уже все забыл?
— Я помню, но…
Серех перебила его:
— Ты же хочешь, чтобы он умер, правда?
— Да, я этого хочу, — ответил Мокки твердо.
Серех пошла вперед. Она понизила голос, но ей не удалось скрыть то пламя, которое бушевало в ней, и Мокки испугал ее жесткий тон:
— Ты хочешь, чтобы он умер, и я этого тоже хочу. Прекрасно. Можешь мне поверить, что он уже все равно что мертв. А раз так, то может быть ты мне ответишь, сколько денег нужно трупу?
Саис не пытался ей возразить. Конечно, то, что она говорила — было разумным. И все же, он не был согласен с ней. Что-то подсказывало ему, что она не права. В ее словах был здравый смысл, но вот справедливости не было.
То, что они убьют Уроса, да — это будет справедливо. Он предал степь, свою кровь и свой народ. То, что он заберет себе Джехола, тоже будет справедливо — Урос предал и Джехола. Но взять деньги, — нет!
Взять их — извлечь выгоду от его предательства. Значит, стать его сообщником. За что же тогда они наказывают Уроса?
Но Серех истолковала молчание Мокки, как согласие.
— Посуди сам, — сказала она, — не взять деньги, было бы глупо.
И Мокки охватил гнев. Как он мог объяснить Серех, все то, о чем он думал? Его взгляд упал на мешки и пакеты, перед которыми они стояли, и он спросил Серех укоризненно:
— Разве этого богатства тебе недостаточно?
— Богатства? — воскликнула та презрительно, — Да будет тебе известно, что у каждой семьи, кроме семей моего племени, есть все это и еще больше!
Мокки внезапно понял, что теряет Серех. Ее лицо больше не было ему знакомо. Вызывающая самоуверенность и алчность преобразили его. Как смеет она, это женщина в рванье, которая еще вчера была довольна быть низшей из служанок, а теперь осмеливается, эти подарки судьбы, которые она должна считать драгоценностью, отбрасывать, презирать и быть недовольной? А каким властным, повелительным голосом она заговорила! Кто здесь решает, он или она? Мокки вцепился в гриву мула, чтобы не выдать своего гнева.
— Ну конечно, тебе, наверняка, достаточно этого жалкого мула! — воскликнула Серех.
Но саис перебил ее и заговорил, дрожа от возмущения:
— Заткнись! Уйми свое проклятое высокомерие! Ты не смеешь ничего говорить! Вместо того, чтобы поблагодарить Аллаха за его доброту, ты втаптываешь его дары ногами в грязь! Ты жадная и вороватая, словно сорока. Только теперь я вижу, что ты порочна до самой глубины души!
Серех бросилась к Мокки. Три шага отделяло их, но их хватило, чтобы она полностью преобразилась. И Серех, которая сейчас нерешительно взяла его за руку и смотрела на него нежно и умоляюще, была совсем другая Серех, а не та, к которой он только что чувствовал отвращение.
— Саис, большой саис, — зашептала она, умоляя, — как ты во мне ошибаешься! Ведь я думаю только о тебе! Я просто не могу больше смотреть, в каких убогих обносках ты ходишь! Взгляни…!
Она показала на его руку, на разорванный, изношенный, слишком короткий рукав его чапана. И внезапно Мокки стало невыносимо стыдно…
— Разве это справедливо, — возбужденно продолжала Серех, — что за всю свою преданность, за всю работу ты получил в награду это убожество? Ведь именно ты заслуживаешь самый красивый чапан, ты — лучший из всадников! Как гордо вышагивал бы ты в роскошном тюрбане!
Она взяла его руки в свои и притянула Мокки к себе. Ее глаза светились от счастья и гордости, словно она уже видела его в новой одежде.
— И разве ты действительно хочешь, чтобы я вечно носила эти обноски и ходила босиком? Разве я недостаточно красива, чтобы, как и все, носить китайский шелк и индийский кашемир, серебреные и золотые цепочки с красивыми камушками, душиться жасминовыми и розовыми духами? Разве я недостойна ходить по коврам из Исфахана, и по узким самаркандским коврикам?
— Аллах свидетель, никто не заслуживает этого больше, чем ты! — прошептал Мокки.
— Я буду носить все это, только чтобы угодить тебе, большой саис, — мечтательно продолжала Серех, — А потом, у тебя самого будут саисы и бача, пастухи и погонщики верблюдов, прекрасные лошади, жирные стада и огромные верблюды из Бактрии… И у меня тоже будут, — только чтобы угодить тебе, большой саис, — служанки, прачки, ткачихи и вышивальщицы… Целое племя, большой саис, и ты будешь его господином! А потом мы поедем на летний праздник в Хазараджат, и ты будешь верхом на самом большом верблюде!
— Нет, я поеду на Джехоле, — тут же возразил Мокки.
— Хорошо, хорошо, — согласно закивала Серех, — тогда мы раскрасим его хной. Он будет очень красивым! И ты подаришь мне ружье… И я буду вести караван позади тебя…
Серый мул фыркнул. Мокки погладил его, не глядя, — несчастный мул.
Прикрыв глаза, Серех наблюдала за ним. Ее взгляд внезапно утратил всю мечтательность.
— Саис, большой саис, — зашептала она так тихо, что Мокки пришлось наклониться к ней, чтобы разобрать слова, — я думала, что для всего этого, нам бы пригодились эти деньги. Но конечно, все решаешь только ты один…
И тут мысли Мокки помчались одна за другой. Эти притягательные картины, угрызения совести, мечты, доводы Серех, — все перемешалось в его голове.
Он увидел труп Уроса, с пачками денег пришнурованными к поясу. Забрать их? Позорное воровство… Оставить их ему? Зачем? Для кого? Оставить их ветру, снегу, воронам, червям? Или отдать их тому единственному, кто имел на них право, — Турсену, отцу убитого? Нанести такое оскорбление великому Турсену, своему господину? А тут эта маленькая кочевница у его ног, такая потерянная, беспомощная, нищая из нищих, которая с самого рождения не видела ничего, кроме потерь… И сейчас в его власти исполнить все ее мечты…
