могут отправляться в путь, не заставило его прервать процедуру, ибо лишний час, или два тут уже роли не играет, так, как посольства теперь отправятся на месяц раньше крайнего срока. Он лишь сказал посланцу, принёсшему добрую весть,
– Иди к Коркузу и спроси вина из моих бурдюков, тех, четырёх, темных, сделанных из кожи гиссарских баранов. Ну и еще, веди его к себе. Я тоже скоро приду.
Минут через сорок помолодевший и довольный Чормаган, при сабле, открыл полог юрты Раббан-аги, где располагался штаб подготовки посольства. Увидя главнокомандующего с оружием все встали и молча, отдали честь, приклонив головы. Он, обойдя по солнцу, очаг, сел на предназначенное ему место в северной наиболее почётной части юрты, и приготовился слушать доклад своего подчинённого о готовности посольств. Раббан – ага так же не любивший лишних слов, вместо витиеватого доклада описывающего все трудности выполнения задания и самоотверженность исполнителей, которых необходимо было, конечно же, наградить, сразу и обильно, молча, протянул Чормагану четыре тетради в скромном хромовом переплёте. Чормаган открыл наугад и стал читать по-монгольски написанный уйгурским алфавитом текст,
– …….там турки взимают дань за проход, по четверти серебряной монеты за караван, в день. ….Провожатый доведет до моря и договорится о переправе, правда сумму за провоз можно уменьшить вдвое! ……Всадник на лошади два медяка, всадник, ведущий лошадь три. …….Спят франки раздетыми на общих кроватях в гостиных дворах…….Молится путнику лучше в преддверии90 церкви….
Затем он подозвал к себе батыров – послов Илию и Елисея вручил им по тетрадке каждому. Одну из оставшихся двух, он приказал отправить немедленно в Орду, выделив для этого три десятка улан, другую он оставил у себя, повелев привязать её намертво к древку своего шести бунчужного знамени. Закончив официальную часть, Чормаган позвал Коркуза, скромно стоявшего с двумя бурдюками у входа в юрту. Коркуз нехотя вошёл внутрь, с каждым шагом теряя всякую надежду сохранить бурдюки для себя.
Чормаган кивнул, и большая белая фарфоровая пиала наполнилась темно-красным почти чёрным вином, сделанным из сорта винограда Тойфи. Наполненную вином пиалу мальчик Абу-ль-Фарадж с поклоном протянул Муслих ад-Дину из города Шираза. Тот с поклоном взял пиалу двумя руками и, выпив, так же с поклоном отдал мальчику пустую пиалу. Чормаган в знак признательности наполнил пиалу золотыми. Когда ширазец попытался отказаться от золота, Чормаган ответил,
– Это не плата, это пиала тебе в подарок, – чем заставил принять пиалу с золотом.
Следующую чашу с вином, а потом и с золотом получил сам Харун бин Тума аль-Малати, потом мастер, изготовивший футляры, потом Коркуз, правда ему достались три пиалы с вином и ни одной золота, но это мелочи для казначея всей Орды. Ведь золото не кончается так быстро, как хорошее вино. Раббан – ага выпил только одну пиалу, и сразу опьянел. Он уснул, приклонив голову на левое плечо Чормагана.
Чормаган взмахом руки, чтобы не разбудить друга, объявил малый Наддом, праздник, приуроченный к прощанию с посольством. Темники, тихо выходя из юрты, в полголоса стали подзывать сотников и отдавать приказания к подготовке праздника.
Странный это был праздник, было мало улыбок и веселья, не везде слышался смех и песни. К полудню на трёх играх; лучников, всадников и борцов состязающиеся стороны переругались, а некоторые наиболее ретивые даже подрались. Так силач Ботыр Долгорсурэн проиграл бой шестнадцатилетнему улану Баяну Угли потому, что подвернул правую бросковую ногу на камешке. Стрелок из личной гвардии Чингизхана Мирган Тулой не попал стрелой в кольцо с расстояния тридцать шагов из – за соринки, попавшей в глаз. Любимец лошадей Дамдин Сухе упал с лошади идущей рысью пред началом скачек, так как та не вовремя споткнулась о кустик травы. Везде на любом состязании посольские уланы оказывались победителями в результате таких «несчастий». Эти победы им не понравились, они перед отправкой в неведомое хотели оставить о себе честную память. Победитель Ботыра Долгорсурэна с такой живностью отказался принимать пояс победителя, что невзначай, по недоразумения толкнул локтём побеждённого чуть пониже живота. В ответ, чтобы как-то без грубости и насилия остановить натиск победителя, побеждённый Ботыр Долгорсурэн дал ему щелбан и победитель, плюхнувшись задом в пыль, заплакал от стыда. Через минуту он вскочил и с криком побежал в курень искать меч, заблаговременно спрятанный темником Иртышем по приказу Чормагана, чтобы вызвать обидчика на смертный бой. Похожие случаи случались по всей Орде празднующей Наддом. После полудня, когда количество обиженных и оскорблённых перевалило за сто человек. Обиженные и оскорблённые пришли за истинной к хранителю ясы – военному прокурору или верховному судье, если привести этот титул в соответствии с современной иерархией чинов. Чормаган в походе исполнявший и эту роль – военного прокурора, объявил своё решение или лучше сказать приговор, а точнее приказ, что все обиды причиненные воинами отрядов Илии и Елисея монгольскому войску, будут рассматриваться после завершения посольства.
Обиженные и оскорблённые молча, разошлись по куреням на ночь.
Утром с первыми лучами солнца начался торжественный молебен за успех начинания. Мулла, повернувшись в сторону Мекки, первым вознёс хвалу Аллаху и попросил его быть милостивым с путниками. Затем шаманы звонко ударили в бубны, и молитва к Великому Тенгре вознеслась вместе с дымом жертвенного костра. Отец Суркхаил91 последним вознес глаза к небу, последним не потому, что христиан не любили, а потому, что ему нужно было дольше готовиться к литургии, чем всем остальным. Живя в Орде на военном положении, которое не терпит медлительности, пастыри вынужденно пришли к взаимопониманию. Так учитывая, что мусульманину для молитвы нужно только снять сапоги и расстелить коврик, на, что времени много не требовалось, он и начинал утренние молитвы. Шаманам нужно только развести костер и нагреть бубен для звонкости, они, поэтому начинали вторыми. Христианскому батюшке, помимо проскомидии нужно было: разжечь кадило для чего нужно найти угли, ими делились не злобные шаманы, батюшка их брал, других то углей горячих не было и хотя бы раз распеться с хором. На все уходило больше времени, чем у мусульман и шаманов – язычников вместе взятых, поэтому пока эти молились и били в бубен, батюшка готовился. Зато, когда все было готово, и служба началась сильный глас, от которого словно от ветра колыхались Ордынские бунчуки, возносил к небесам,
– Спаси ны, Сыне Божий, во святых Дивен Сый, поющия Ти: Аллилуия. А правоверные в купе с язычниками и огнепоклонниками любовались красотой голоса и обряда, не мешая его плавного течения.
После обязательных молитв ко
