Второй шушпанцер везет такой же груз для второго разъезда.
Их задача еще при необходимости и огнем поддержать пехоту до прибытия приданной им артиллерии.
А нам вперед и только вперед на Узловую. И как можно быстрее, пока там видят третьи сны. Освободившись от лишних платформ на полустанках, колеса бронепоезда запели бойчей на рельсовых стыках.
На востоке занималась робкая полоска зари хмурого сентябрьского утра.
* * *
Ворвались на Узловую с рассветом, паля во все стороны из всего бортового оружия, но и врага застали без штанов в буквальном смысле этого слова. Впрочем не так уж того врата гам было и много – батальон где-то. К тому же расквартированный не едином кулаком в казармах, а по два – три человека по обывательским квартирам. Офицеры, соответственно совсем отдельно. Что только добавило паники.
Даже телеграф нам достался целеньким на вокзале вместе с дежурными телеграфистами – на мое удивление совсем гражданскими железнодорожниками, по национальности огемцами, охотно пошедшими с нами на сотрудничество.
В первые пятнадцать минут десанта весь район, прилегающий к вокзалу, был в наших руках. И группы штурмовой пехоты уверенно занимали следующие кварталы. За ними шла волна чистильщиков и трофейщиков. Под пленных определили крепкий каменный пакгауз на станции. По случаю – пустой.
На самой узловой станции захватили эшелон с 75–мм полевыми орудиями заморской системы – две восьмиорудийных батареи, с приличным боезапасом к ним. Отдал приказ установить их южнее и севернее станции на особо угрожаемых направлениях контратак царцев вдоль железных дорог. И отправить гонцов на дрезине с требованием командованию направить к нам запасные расчеты артиллеристов из резерва. Раз такая оказия… Заранее об этом мы как-то не подумали. Да и не рассчитывали на такую удачу, если совсем уж откровенно.
Оставив на станции командовать Безбаха, я отцепился от основного БеПо и с тремя гружеными платформами за мотоброневагоном, мерно стуча калильным двигателем, медленно покатил в сторону моста – движок тянул почти на пределе. А это еще дюжина километров, как минимум… так, что требуется поспешать.
Утро для боя выдалось прекрасное. В небе дымка, закрывающая солнце. Нет жары. Нет и холода. Комфорт, да и только. По сторонам от «железки» ласкающую взгляд золотую осень трепещет легкий ветерок. В такую погоду по грибы ходить, шашлыки жарить, с девушкой миловаться, а не воевать.
Ближе к мосту занял свое место в командирской башенке, потеснив командира вагона. Это мой бой!
Вахмистр горных батарейцев не возражал – право вождя самому вести их за собой незыблемо.
Пока нам везло, катились без единого выстрела, не встречая никакого сопротивления.
Мост чрез Цысю был старый однопутный и на каждом его берегу был устроен разъезд. После того как трансконтинентальную магистраль переделали на два пути в обе стороны. Это, конечно же, задерживало перевозки и проект строительства второго моста рядом был закончен еще до войны, но война помешала…
На подъезде к мосту, после разъезда, забитого эшелонами со стреляными снарядными гильзами, когда до моста остался один путь, по шпалам навстречу нам бежал человек, и что-то истошно орал размахивая зеленым флажком.
– Отцепить платформы, – приказал я. – Замедлить ход.
Штурмовики, не дожидаясь остановки своих платформ, частью на ходу попрыгали на гравий насыпи, часть прикрывала товарищей пулеметами, а особо назначенные навалились после отцепки на тормоза, что дико скрежетали металлом.
Охрана эшелонов на разъездах сопротивления никакого не оказала и охотно сдалась, сложив старые однозарядные винтовки с игольчатыми штыками.
Броневагон, избавившись от тяжести прицепа, рванул вперед со всей своей максимальной скоростью – тридцать километров в час.
Человек с зеленым флажком резво соскочил с пути, чтобы не попасть под нашу переднюю контрольную платформу с пулеметами и десантниками, но орать не перестал. Но я его за стуком двигателя не слышал. Да и не обратил особого внимания.
С гулом пролетели по обеим сторонам ажурные фермы трехпролётного моста и, ворвавшись на правый берег реки, я отдал приказ стрелять только из пулеметов. Проскочив первый за мостом разъезд, увидел, что однопутная дорога там и дальше продолжается, и навстречу нам со второго разъезда уже вышел эшелон с большим черным паровозом впереди. Паровоз уже разгонялся.
– Уя – струя, – вырвалось у меня. – Семафор же зеленый был?
– Осмелюсь доложить, ваша милость, затараторил вахмистр мне в ухо, – но у царцев зеленый цвет запрещающий.
– Что же ты раньше молчал? Болинтер, двигай булками. Двигатель на реверс! – истошно скомандовал, – Носовое орудие, по паровозу болванкой – огонь!
А самого дрожь пробила – что если маховик остановиться не успеет? Разобьемся же к Бениной маме… И вообще кто же мог вообще догадаться, что зеленый цвет тут запрещающим будет?
Бухнула пушка носовой башни. Паровоз впереди по курсу окутался облаком пара и покосился на бок, медленно съезжая с рельс.
– Носовое. Добавь фугасным.
Только бы успеть… Только бы успеть…
Жахнула пушка. Через секунду впереди разлетелось по воздуху то, что еще совсем недавно было красавцем – паровозом.
Маховик движка Балинтера застучал медленнее и неожиданно закрутился назад, увеличивая скорость.
Передняя башенка поливала из семиствольного гатлинга тяжелыми пулями, появившуюся из-за обломков паровоза царскую пехоту плотными группами. Видимо нас решили взять на абордаж.
К гатлингу присоединились оба пулемета «гоч – лозе» с платформы. Так мы и пятились, а враги все прибывали. По всему видать напоролись на эшелон, перевозящий пехотный батальон. Это много на нас одних. Основные мои штурмовики зачисткой на левом берегу занимаются да минеры мост осматривают.
Задний пулемет со спонсона застучал по осмелевшим царцам с предмостного разъезда. Это уже похоже на окружение, мать их за душу… Зажмут и задавят… и броня не поможет.
Снова бухнуло носовое орудие. В небе родилось белое облачко шрапнельного разрыва. Перелет. Не хватает дистанции для шрапнели.
– Носовое, лупи фугасными! – закричал я в переговорное устройство. – Кормовое – шрапнелью по разъезду! Заставь их попрятаться.
Поздно. Подъезжаем уже.
– Отставить шрапнель.
На абордаж царцы не решились, и мы лихо пролетели обратно разъезд и встали в створе ферм моста как триста спартанцев при Фермопилах. Пока минеры свое дело не сделают, с места не стронусь.
Мечты, мечты. Где ваша сладость… прокатиться с огоньком по вражеским тылам по железке…Прокатился… и трех километров не проехал.
* * *
Парады кончились, началась война. Пора отрабатывать щедрые авансы. А что война не похожа на кино я понял только сейчас, когда что-то тяжелое со звоном и визгливым рикошетом долбануло в борт броневагона, да так что у всего экипажа заложило уши.
Первыми опомнились канониры носовой башни, которые методично стали класть снаряд за снарядом во что-то не невидимое, но именно с того борта в который ударило. Кормовая башня тоже бухнула пару раз и замолкла. Угла наведения не хватает, – сообразил я и не стал переспрашивать. Весь вагон уже пропитался тухлым запахом сгоревшего пороха. Читал у кого-то что это запах боя, который возбуждает и притягивает настоящих мужчин. Но у меня он вызывал в такой концентрации лишь легкую тошноту.
Вахмистр открыл половые люки и усердно крутил под потолком ручку принудительной вентиляции, второй рукой вытирая со лба обильный пот. Ну, да… не одному мне страшно подыхать в этой железной коробке.
А тут как на грех и двигатель заглох.
Инженер Болинтер, матерясь как сапожник, лихорадочно на паяльной лампе раскалял запасной затравочный шар. Даже не стал его подгонять – и так видно, что человек сам торопиться. Хоть и боится до расслабления сфинктера, но дело свое делает.
– Что это было? – спросил я вахмистра, когда «вата» в ушах стала несколько менее ватной.
– Шрапнелью на удар нас угостили, командир, – ответил он, не отрываясь от полезного занятия, – Где-то тут пушка у них заныкана была. Дюйма три калибром…
Дышать стало полегче. Вахмистр обеспечил приток свежего воздуха.
Тут снова шандарахнуло по борту и броневагон слегка завибрировал, гудя как колокол. Как же танкисты наши в Отечественную воевали? По тридцать отметин от противотанковых болванок из боя привозили? По совету вахмистра я давно уже перестал путать наводчиков своими неуклюжими попытками целеуказания. Теперь мое дело только показать саму главную цель, а прицел и трубку канониры выставят самостоятельно – обучены тому. Нет, не смеются горцы надо мной, сами понимают, что кто на кого учился, тот и… а мне славы не занимать. Сами в моем творении сидят, матерят его.
