Он вздыхает:
— Нина, я сделаю все, что смогу…
— Вы не понимаете, — возражаю я. — Этого недостаточно.
Поскольку судья О’Нил родом из Портленда, в окружном суде в Альфреде у него нет своего кабинета, поэтому на время процесса ему выделили «берлогу» другого судьи. Все свое свободное время судья Макинтайр, хозяин кабинета, посвящал охоте, и в результате его небольшой кабинет украшали головы лосей и оленей — добыча, проигравшая сражение. «А я? — думаю я. — Неужели я буду следующей?»
Фишер подал ходатайство, и с решением судьи нас пригласили ознакомиться в кабинете, чтобы не вмешивать прессу.
— Ваша честь, это вопиющее безобразие, — говорит Фишер, — мое возмущение не знает границ. У обвинения есть видеозапись смерти отца Шишинского. Зачем вызывать ребенка в суд в качестве свидетеля?
— Мистер Браун? — переадресует вопрос судья прокурору.
— Ваша честь, предполагаемый мотив убийства — тогдашнее физическое состояние мальчика, уверенность подсудимой в том, что ее сын стал жертвой растления отца Шишинского. Обвинению стало известно, что это не соответствует действительности. Важно, чтобы присяжные услышали, что именно сказал Натаниэль перед тем, как его мать пошла и убила человека.
Судья качает головой:
— Мистер Каррингтон, будет очень трудно аннулировать повестку в суд, если обвинение утверждает, что показания этого свидетеля существенны для рассмотрения дела. Сейчас, поскольку мы находимся в суде, я могу решить, существенны ли эти показания, — но на данном этапе показания этого свидетеля объясняют мотив преступления.
Фишер снова пытается возразить:
— Если обвинение удовлетворят письменные показания ребенка, защита могла бы пойти на это, и Натаниэлю не придется давать показания в зале суда.
— Мистер Браун, это предложение не лишено смысла, — замечает судья.
— Я не согласен. Для обвинения крайне важно, чтобы этот свидетель предстал, так сказать, во плоти в зале суда.
Повисает изумленное молчание.
— Стороны, подумайте еще раз, — советует судья О’Нил.
— Я уже подумал, ваша честь, можете мне поверить.
Фишер смотрит на меня, и я точно знаю, что он сейчас предпримет. Его глаза сочувственно темнеют, но он ждет, пока я кивну, и снова поворачивается к судье.
— Ваша честь, если обвинение остается непреклонным, тогда защита требует проведения слушания о признании правомочности. Мы сейчас говорим о ребенке, который дважды за шесть недель терял речь.
Я знаю, судья обязательно ухватится за этот компромисс. Еще я знаю, что из всех адвокатов защиты, которых мне довелось повидать в деле, Фишер один из самых чутких по отношению к детям во время слушаний о правомочности. Но на этот раз он будет другим. Потому что сейчас лучший сценарий развития событий — заставить судью признать Натаниэля неправомочным, чтобы моему сыну не пришлось страдать во время всего судебного процесса. И единственный для Фишера способ добиться этого — намеренно попытаться вывести Натаниэля из себя.
Фишер никогда ни с кем не делился мыслями о том, что, по его разумению, театр понемногу замещает реальную жизнь. Что его план добиться для Нины оправдательного приговора по причине невменяемости — сперва бывший абсолютной фальсификацией — сейчас, что называется, бьет не в бровь, а в глаз. Чтобы она окончательно не расклеилась после сегодняшнего утреннего слушания, он пригласил ее на обед в роскошный ресторан, где вероятность нервного срыва была сведена к минимуму. Он заставил ее рассказать, какие вопросы может задать прокурор, когда Натаниэль займет место за свидетельской трибуной, — вопросы, которые она сама тысячу раз задавала детям.
Сейчас в здании суда темно и безлюдно, здесь только дежурные, Калеб, Натаниэль и Фишер. Они молча идут по коридору, папа несет Натаниэля на руках, крепко прижимая к себе.
— Он немного нервничает, — откашливаясь, говорит Калеб.
Фишер не обращает внимания на эти слова. Он как будто идет по канату, а внизу бездонная пропасть. Меньше всего ему хочется обижать мальчика, но, с другой стороны, если он будет слишком заботлив и внимателен, Натаниэль может расслабиться во время слушания и его признают правомочным предстать перед судом. Как ни крути, а Нина его живьем съест.
В зале Фишер включает верхний свет. Лампы шипят, а потом заполняют помещение очень ярким светом. Натаниэль еще крепче прижимается к отцу, зарываясь лицом в его плечо. Где жевательные таблетки, когда они нужны?
— Натаниэль, — резко говорит Фишер, — ты должен сесть на этот стул. Папа подождет сзади. Ему нельзя с тобой разговаривать, и тебе нельзя к нему обращаться. Ты должен просто отвечать на мои вопросы. Ты понимаешь?
Глаза у мальчика огромные, как ночное небо. Он следует за Фишером к свидетельской трибуне и взбирается на стоящий за ней высокий табурет.
— Слезь на секунду. — Фишер протягивает руку и убирает табурет, заменяя его низким стулом. Теперь из-за трибуны не видно даже бровей мальчика.
— Я… мне ничего не видно, — шепчет Натаниэль.
— А тебе и не нужно ничего видеть.
Фишер уже собирается начать репетировать вопросы, когда оборачивается на звук. Это Калеб методично убирает все высокие табуреты в зале суда, ставит их у двери.
— Я подумал… может быть… их лучше куда-нибудь убрать. Чтобы утром не попались на глаза. — Он переглядывается с Фишером.
Адвокат кивает:
— В чулан. Сторож закроет их там на замок.
Когда он поворачивается к мальчику, ему с трудом удается сдержать улыбку.
Сейчас Натаниэлю понятно, почему Мейсон всегда пытается снять ошейник, — эта удавка, которую все называют галстуком, без бабочки, сдавливает ему горло. Он постоянно дергает его, но отец лишь хватает его за руку. Внутри все дрожит. Лучше бы он пошел в садик. Здесь все смотрят только на него. Здесь все хотят, чтобы он рассказывал о том, о чем не хочет вспоминать.
Натаниэль еще сильнее сжимает Франклина, плюшевую черепашку. Закрытые двери зала суда со вздохом распахиваются, и человек, похожий на полицейского, но не полицейский, жестом приглашает их войти. Натаниэль нерешительно ступает на раскатанный красный язык ковра. В зале уже не так страшно, как было вчера вечером, но у него все равно такое чувство, будто он входит в пасть к киту. Его сердце начинает бешено колотиться, так, словно по ветровому стеклу барабанят капли дождя, и Натаниэль прижимает руку к груди, чтобы никто больше этого не слышал.
В первом ряду сидит мама. Ее глаза опухли, и, пока она не увидела, что он вошел в зал, она вытирает пальцами слезы. Натаниэль тут же вспоминает те случаи, когда она тоже притворялась, что не плачет, и с улыбкой уверяла, что все хорошо, хотя на ее щеках блестели слезы.
В первом ряду сидит еще и здоровяк с кожей каштанового цвета. Его они встретили в супермаркете, это он заставил увести его маму. Кажется, что его рот зашит ниткой.
Сидящий рядом с мамой адвокат встает и подходит к Натаниэлю. Ему не нравится этот человек. Каждый раз, когда он приходит к ним домой, родители кричат друг на друга. А вчера вечером, когда Натаниэля привели сюда отрепетировать показания, адвокат вел себя подло.
Сейчас он кладет руку Натаниэлю на плечо.
— Натаниэль, я знаю, ты волнуешься за маму. Поверь, я тоже. Я хочу, чтобы она снова была счастлива, но есть человек, которому твоя мама не нравится. Его зовут мистер Браун. Видишь, он сидит вон там? Тот громила? — Натаниэль кивает. — Он будет задавать тебе вопросы. Я не могу ему этого запретить. Но когда будешь на них отвечать, помни: я здесь, чтобы помочь твоей маме. А он наоборот.
Потом он выводит Натаниэля вперед. Сегодня здесь больше людей, чем было вчера. Человек в черных одеждах с молотком, еще один с торчащими кудряшками, какая-то женщина с пишущей машинкой. Его мама. И здоровяк, который ее не любит. Они подходят к небольшому перевернутому ящику, за которым Натаниэлю уже приходилось сидеть. Он взбирается на слишком низкий стул и складывает руки на коленях.
Подает голос человек в черном:
— Можно принести для ребенка стул повыше?
Все начинают оглядываться. Почти полицейскийговорит то, что понятно и остальным:
— Кажется, выше табуретов нет.
— Как нет? У нас всегда есть дополнительные стулья для свидетелей-детей.
— Я могу заглянуть в зал к судье Ши, посмотреть там, но некому будет охранять подсудимую, ваша честь.
Человек в черном вздыхает и протягивает Натаниэлю толстую книгу:
— Присядь-ка на Библию, Натаниэль.
Он присаживается, немного ерзая, потому что его попка постоянно соскальзывает. К нему подходит кудрявый улыбающийся мужчина.
— Привет, Натаниэль, — говорит он.
Натаниэль не знает, следует ли ему уже отвечать.
