Все говорят на другом языке, которого Натаниэль не понимает, и это заставляет его вспоминать маму.
Он уже развернул радиоуправляемый грузовик, плюшевого кенгуру, вертолет. Маленькие игрушечные машинки таких ярких цветов, что у него кружится голова. Две компьютерные игры, крошечный пинбол, который он может держать в одной руке. По всему номеру валяется оберточная бумага, которую папа скармливает прожорливому камину.
— Тяга есть, — размышляет он вслух, улыбаясь Натаниэлю.
Он разрешил Натаниэлю самому сегодня командовать. В результате они целый день играли в крепости, ездили вверх-вниз в вагончике на катантнойдороге — на фуфукулере… Натаниэль забыл, как это называется. Потом зашли в ресторан, на котором высилась огромная голова лося, и Натаниэль заказал целых пять десертов. Они вернулись в номер и открыли все подарки, только носки приберегли на завтра. Делали все, что просил Натаниэль. Раньше дома так не разрешалось.
— Ну, что дальше? — спрашивает папа.
Но единственное желание Натаниэля — вернуть все, как было раньше.
В одиннадцать раздается звонок в дверь. На пороге рождественская елка. Сквозь ветки из-за громадной бутылки с бальзамом просовывает голову Патрик.
— Привет, — говорит он.
Мое лицо кажется резиновым, губы растягиваются в улыбке:
— Привет.
— Я принес тебе елку.
— Я заметила. — Я отступаю назад, пропуская его в дом. Он прислоняет елку к стене, иголки дождем осыпаются к его ногам. — Возле дома нет грузовика Калеба.
— Нет ни Калеба. Ни Натаниэля.
Глаза Патрика темнеют:
— Боже, Нина… Мне очень жаль.
— Перестань! — Я одариваю его своей самой лучшей улыбкой. — Теперь у меня есть елка. И гость, который поможет съесть рождественский ужин.
— А что, мисс Морье, я с радостью!
Мы одновременно осознали ошибку Патрика: он назвал меня девичьей фамилией, под которой я с ним познакомилась. Но ни один из нас не стал исправлять недоразумение.
— Располагайся. Я сейчас достану еду из холодильника.
— Одну секундочку. — Он бежит к машине и возвращается с несколькими полиэтиленовыми пакетами из магазина «Уолмарт». Некоторые перевязаны ленточками. — Веселого Рождества! — Немного подумав, он подается вперед и целует меня в щеку.
— От тебя пахнет виски.
— Всему виной Санта, — отвечает Патрик. — Я имел ни с чем не сравнимое удовольствие засунуть Санта-Клауса в камеру, чтобы он хорошенько проспался. — Он говорит и разбирает кульки: крекеры, хлопья с сыром, сухие завтраки «Чекс микс», безалкогольное шампанское. — Мало отделов было открыто, — извиняется он.
Я верчу в руках бутылку фальшивого шампанского:
— Даже напиться не дашь, да?
— Не дам, если это приведет к твоему аресту. — Наши взгляды встречаются. — Нина, ты же знаешь правила.
И поскольку он всегда знает, что для меня правильно, я иду за ним в гостиную, где мы устанавливаем елку. Зажигаем камин, а потом развешиваем гирлянды из ящиков, которые я храню на чердаке.
— Эту я помню, — говорит Патрик, вытаскивая хрупкую стеклянную слезу со статуэткой внутри. — Раньше их было две.
— А потом ты уселся на одну.
— Я думал, твоя мама меня убьет.
— Я тоже так думала, но у тебя уже текла кровь…
Патрик заливается смехом:
— А ты тыкала в меня пальцем и повторяла: «Он порезал попу». — Он вешает игрушку на елку на уровне груди. — Если хочешь знать, шрам остался до сих пор.
— Понятно.
— Хочешь покажу?
Он шутит, глаза его хитро блестят, но все равно мне приходится сделать вид, что я чем-то занята.
Когда мы заканчиваем с украшением, то садимся на диван и едим холодную курицу с «Чекс микс». Наши плечи соприкасаются, и я вспоминаю, как мы раньше засыпали на плавучем причале у городского пруда, а солнце обжигало нам лица, грудь, нагревая кожу до одинаковой с воздухом температуры. Патрик ставит остальные пакеты из магазина под елку.
— Ты должна пообещать, что откроешь их только завтра утром.
До меня сразу доходит: он хочет уйти.
— Но снег…
Он пожимает плечами:
— У меня четыре ведущих колеса. Все будет в порядке.
Я верчу бокал, фальшивое шампанское образует водоворот.
— Пожалуйста… — единственное, что произношу я. И раньше было невмоготу, а сейчас, после прихода Патрика, после того, как его голос наполнил гостиную, а его тело развалилось рядом с моим на диване, кажется, что, когда он уйдет, станет совсем пусто.
— Завтра уже наступило. — Патрик указывает на часы: четверть первого ночи. — Веселого Рождества! — Он кладет один из пакетов мне на колени.
— Но у меня для тебя ничего нет.
Я не озвучиваю свои мысли: за все годы после возвращения Патрика в Биддефорд он ни разу не подарил мне рождественский подарок. Он приносит подарки для Натаниэля, но между нами заключено негласное соглашение — большее будет расценено как балансирование на грани пристойности.
— Открывай.
В первом пакете — детская палатка. Во втором — фонарик и новая игра «Улика». Губы Патрика расплываются в улыбке:
— У тебя появляется шанс победить меня. Если сможешь, конечно.
Я обрадованно улыбаюсь в ответ:
— Ну, держись, я выиграю!
Мы достаем палатку из чехла и ставим ее прямо перед елкой. И хотя там едва хватает места для двоих, заползаем внутрь.
— Похоже, палатки стали шить меньше.
— Нет, это мы выросли. — Патрик расстилает игровое поле между наших скрещенных ног. — Уступаю тебе первый ход.
— Как благородно! — отвечаю я, и мы начинаем игру.
С каждым броском кубика время поворачивает вспять, и вот уже нетрудно представить, что снег на улице — поле сражения времен королевы Анны, что турнир ведется не на жизнь, а на смерть, что мир сузился только до нас с Патриком и лагеря, разбитого на заднем дворе. Мы толкаемся коленями, наш смех заполняет виниловую пирамиду. Мерцающие огоньки гирлянды на рождественской елке кажутся светлячками, а огонь в камине за нашими спинами — настоящим костром. Патрик возвращает меня в детство, а это лучший подарок, который я когда-либо получала.
Кстати, он выигрывает. Преступница — мисс Скарлетт, в библиотеке, с гаечным ключом.
— Требую переиграть! — заявляю я.
Патрику нужно отдышаться, он живот надорвал от смеха.
— Сколько лет ты училась в колледже?
— Заткнись, Патрик, и начинай сначала!
— Ни за что. Пока я в лидерах, выйду из игры. Какая это по счету, трехсотая?
Я хочу забрать его фишку, но он не дает мне до нее дотянуться.
— Ты такая заноза в заднице, — жалуюсь я.
— А ты опять проиграла.
Он еще выше поднимает руку. Я пытаюсь до нее дотянуться, сбиваю игровое поле и переворачиваю палатку. Мы заваливаемся на бок, тесно прижавшись друг к другу, запутавшись руками и ногами.
— В следующий раз, когда буду покупать тебе палатку, — улыбается Патрик, — возьму размером побольше.
Моя рука опускается ему на щеку, и он замирает. Потом с вызовом смотрит на меня бледно-голубыми глазами.
— Патрик, — шепчу я. — Веселого Рождества. — И целую его.
Он почти мгновенно отстраняется от меня. Я не могу смотреть ему в глаза. Поверить не могу, что поцеловала его. Но потом он приподнимает мой подбородок и целует в ответ, как будто изливает на меня свою душу. Мы ударяемся зубами и носами, царапаемся и не можем оторваться друг от друга. На языке глухонемых жест для слова «друзья» — сцепленные два раза поочередно указательные пальцы.
Каким-то образом нам удается выпасть из палатки. Мою правую щеку обдает жаром, пальцы Патрика запутались у меня в волосах. Я знаю, это плохо, это плохо, но во мне есть место для него. Я чувствую, как будто он был первым, раньше всех остальных. И я уже не в первый раз думаю, что то, что противоречит морали, не всегда плохо.
Я приподнимаюсь на локтях и смотрю на него:
— Почему ты развелся?
— А ты как думаешь? — мягко спрашивает он.
Я расстегиваю свою блузу, но потом, залившись краской, запахиваю ее снова. Патрик накрывает мои руки ладонью, стаскивает с них прозрачные рукава. Затем снимает свою рубашку, и я нежно прикасаюсь к его груди, исследую рельефные мышцы, которые не принадлежат Калебу.
— Не думай о нем, — умоляет Патрик, потому что он всегда умел читать мои мысли.
Я целую его соски, опускаюсь ниже по стрелке темных волос, исчезающих в брюках. Мои руки возятся с ремнем, пока в руках не оказывается его плоть. Я опускаюсь ниже и беру ее в рот.
В то же мгновение он дергает меня за волосы, и я падаю ему на грудь. Его сердце бешено, призывно колотится.
— Прости, — выдыхает он мне в плечо. — Слишком много. Слишком много тебя.
Минуту спустя он смакует мое тело. Я стараюсь не думать о дряблом животе, растяжках, других недостатках. С мужем не нужно волноваться о таких вещах.
