И над самою головой, в промороженной ледяной вышине, недоступной для смертных, сапфировая россыпь голубых звезд.
В теремах творилось несусветное. Владимир Андреич своею волей распорядил принимать всех беженок с детями в княжеские терема. Из поварни валили дым и пар. В молодечной стояли гам и звяк. Разбирали оружие, сбитые наспех дружины расходились по стенам, Федоров не без труда обнаружил своих и понял – спорить не прихолось. Владимир Андреич топал сапогами, ругался, кричал и рычал медведем:
– Немедля, враз! Готовьте смолу! Все тюфяки на стены! Где порох? Все бери! (это кому-то) Посады, как подойдут, надобно сжечь!
Услышав последнее, Иван аж сжал челюсти. Все-таки надея была – не тронут, минует стороной! Ну, пограбят, ну, сено разволочат по двору! – думал так, пока не услышал князя-воеводу и не понял, что тот непременно так и сделает. Да и сам, будучи на месте князя Владимира, предложил бы то же самое… И все-таки! До боли, до дрожи в ногах стало жаль родного дома!
– Пойдешь к часозвоне! Тамо и у ворот разоставишь своих людей! – сказал Владимир Андреич и, охмурев ликом, присовокупил: – Люди бегут в Кремник, а тати тем часом начали грабить посад! Пропускай сюда с рассмотрением!
Из утра Иван, разоставив по-годному людей и снарядив единую пищаль, выданную ему в оружейной, приказал опустить мост и сам, с двумя кметями, выехал в дозор. Улицы были пусты. На той стороне Неглинной, за оградой купеческого дома, приметили двух шишей, которые, завидя комонных, тотчас пустились наутек. Он нарочито проехал мимо родного дома, глянув поверх ограды. И вчуже, и странно было видеть родной терем охладелым, без привычной струи дыма из дымника. Сюда, кажись, еще не залезали. Иван придержал коня – спешиться, глянуть? Не стал. Чего травить сердце попусту! Татар все еще не было. Но когда уже, огибая город, приблизили к Богоявлению, встречу попались сани, которые волокла из последних сил тощая лошаденка. В санях мотались головы детей. Мужик с испытым лицом, в клокастой сивой бороде, прокричал: «В Коломенском уже!» Иван остановил коня, глядя, как вихляющие на ходу сани близят к Фроловским воротам Кремника. Прикинул – пора зажигать!
По возвращении его тотчас позвали к Владимиру Андреичу. Воевода, не спавший ночь, тоже спал с лица, глубокая морщина перерезала лоб.
– Как мыслишь? – вопросил.
– Пора! – ответил Иван, дернув плечом. – Татары посад займут, и зажечи не можно будет!
– Твой-то дом за Неглинкой? – тяжело глянув ему в очи, вопросил воевода. Посопел. Вопросил еще: – Своих-то привез?
– В Кремнике, – отмолвил Иван. – И добро закопал, ведал, что будут жечь, не мы, так они!
Князь-воевода опять посопел, покивал головой, сгорбился под распахнутою шубой… Разговор шел в молодечной палате дворца, в этот час почти пустынной. И князь сидел у стола, сплошь заложенного бердышами, рогатинами, топорами, тулами и колчанами, шеломами и кольчугами, приготовленными для тех ратных, кто еще придет или пробьется в Кремник в эти «предсмертные» часы.
– Не сдадим города? – строго спросил Иван.
Владимир поднял тяжелые глаза. Борода дрогнула в хмурой улыбке:
– Пущай прежде меня убьют! – высказал. И добавил хмуро, понизив взгляд: – Ослаб народ! Пополошились вси! Бегут и бегут! Города сдают без боя! Переяслав горит! Часу не стояли, дернули в бег!
– А князь?
– Василий? Быват, на Костроме! А пока ни вести, ни навести! – И добавил ворчливо: – С Софьей, со всеми… С детьми… Не догнали бы только!
И оба подумали об этом: к воротам Кремника татары подводят связанного Василия. Угрожая убить, требуют отворить город. Владимир даже головой потряс, прихмуря глаза. Промолчали.
– Одна надея на Господа! – домолвил князь-воевода и встал. Выпрямил стан. – Ты иди! – сказал тяжело, медведем, волоча полы бобрового опашня по изгвазданным тесовым половицам молодечной, пошел к выходу.
На стены полезет сейчас, ратных проверять!
Когда, маленькие издали, под городом показались всадники в островерхих малахаях, на низкорослых степных конях, посад уже пылал в разных концах, а московляне, теснясь на стенах, стоном и воплями провожали гибель родных жилищ. Пламень ярился, взмывал, плясал в вышине, дрань и солома, сорванные с крыш огненнем вихрем, словно стая черных птиц, плавала в воздухе, косо падая вниз, дымными огненными струями, и поджигая новые дома. Снежные шапки с шипением сползали с кровель, рушились вниз, в пламя, что, угасая на недолгие мгновения, вновь взмывало ввысь с гулом и громом. А ряды татарского конного войска позадь огня все густели и густели, обскакивая город, и с безопасного расстояния пуская в Кремник редкие стрелы.
* * *
Великий князь Василий был не трус и, пожалуй, в бою мог бы показать себя не с худшей стороны, но приходилось бежать, а бегство заражало робостью. Софья, та, обняв дочерей, устремлялась на бег безоглядно, лишь бы уцелеть, уйти, любою жертвою заслонить себя и детей! Ратники и бояре до слов, как могли, оберегали князеву семью и своего князя. Юный княжич Иван скакал, закусив губу, со слезами на глазах. В Переяславле, сползая с коня, вопросил тонким, ломающимся детским голосом, в котором звенело отчаянье:
– Батюшка, драться не будем?
Василий поглядел на него дико. Сглотнул. Двинув кадыком, произнес погодня:
– Сколь повиждь, сколь нас и сколь их! Тут думать надоть! – Он уже, кажется, смутно догадывал о том, что надобно содеять для спасения.
В Переяславле даже толком не передохнули. Тридцатитысячное татарское войско шло по пятам, половодьем разливаясь окрест. Юрьев был взят мимоходом и пострадал мало – погребли и ушли, а в Переяславле, хорошо укрепленном, где можно было держаться не день и не два, попросту началась паника, бежали в Вески, бежали на Клещино, бежали в сторону Берендеева, забивались в леса. Кто и как запалил город Переяславль было не понять, но к приходу татар весь город пылал, как огромный бревенчатый костер. Тут даже и с грабежом было не пробиться внутрь городских стен. Торопливо ограбили монастыри, ободрали монахов. В полон монашескую братию не забирали. Яса Чингисхана все еще продолжала действовать.
Недавно выгоревший Ростов Великий тоже был занят без боя, но великий князь, безжалостно загоняя коней, все же и тут сумел уйти, оторвавшись от погони; он летел с горстью дружины, как волк, уходящий от стаи преследующих его хортов, уходил, спасая семью и себя с сыном, отлично ведая, что Едигею – догнать и полонить великого князя – это значило выиграть войну и прекратить всякое возможное сопротивление. Испуганных, рыдающих княжон, как кули, перебрасывали из саней в сани. Тяжелые возки были брошены в самом начале пути. Василий не раз предлагал двенадцатилетнему княжичу оставить седло и пересесть в сани, но тот зло и отчаянно мотал головой, сцепляя зубы, щерясь, из всех сил отказывался показать детскую ослабу свою. Из седла в седло княжича пересаживали кмети, он так и оставался раскорякою в их руках, но вновь вцеплялся в поводья сменного коня на очередной подставе, шепча про себя как молитву, как заклинание: «Выдержу, выдержу, выдержу!»
Костромы достигли на третий день. Лед еще не вдосталь сковал Волгу, и тут было едва не угодили в лапы татарам, тем паче передовые ратные провалились в широкую полынью и едва выбрались, утопив несколько коней (черная вода шла стремительно и сильно, затягивая отчаянно ржавших животных под лед). В конце концов настелили хворосту, поливши его водой (было студено и вода сразу схватывалась грудой), раздобыли дощаник, чтобы перевезтись через стрежень реки и кое-как, мало-помалу переправились на тот берег, разрушая за собою хрупную дорогу свою. Уже подскакавшие татары глядели на русичей с того берега, орали что-то неразличимое, изредка пуская стрелы, двое-трое сунулись в сугон, но тотчас ушли под воду и едва выбрались, а одного так и утянуло под лед…
В Костроме, оторвавшись наконец от погони, мало передохнули и вновь двинулись на север, к Вологде, забираясь все глубже в непролазные северные леса.
И вот тут наконец Василий решился исполнить свой замысел. Он оставил семью, и сам, один с сыном, двумя боярами и горстью ратных, поскакал на низ, туда, где за Ярославлем скрывался в лесах старший сын Тохтамыша Зелени-Салтан.
Дальнейшее (о чем ни в каких харатьях[107] не сохранилось сведений) происходило так.
Василий, доскакав до недавно срубленного Плеса, где как раз и прятался Джелаль эд-Дин (спавший с лица, потемневший ликом от недосыпов и почти круглосуточного пребывания в седле), он – хватило ума – прежде, чем явиться к Зелени-Салтану, забрал с собою достаточное число кметей, а явившись к татарину – стоя, до столов, до всего, до того, хищно оскалясь (впрочем, – один на один), приказал тому скакать к Сараю и ударить, пока Едигей здесь – ударить на ставку Булат-Салтана. Зло отмотнув головою, обеими руками взял за плечи монгола и, близко глядя ему в глаза, выдохнул:
