скоро он опять будет среди нас, — сказал Сантоликвидо.
— Как личность, да. Но это будет не настоящий дядя Пол, расхаживающий по комнатам и отдающий распоряжения.
— Время покажет. Чтобы удержать его, понадобится сильный человек, Марк.
— Ты считаешь, что Пол может завладеть своим хозяином?
— Я ничего не считаю, принципиально. Я попросту бюрократ, и рассчитывать что-то — не мое дело. Пойдем. Я отведу тебя к твоему дяде.
— И к трем возможным личностям Ризы, — напомнил ему Кауфман.
— И к ним тоже, — сказал Сантоликвидо.
Из офиса Кауфман проследовал за ним к персональному лифту, который двигался так ровно и бесшумно, что даже само движение было незаметно, не чувствовалось даже изменение веса. Здесь, в этом ужасно огромном доме смерти и возрождения Кауфман всегда чувствовал себя подавленным и плохо ориентировался. Он не имел представления о том, что содержится во всех этих бесконечных офисах на ста сорока этажах, он также не имел представления, насколько глубоко в землю уходит это строение и какая сеть кладовых скрыта от постороннего взгляда. Перед его богатым воображением представали восемьдесят миллионов личностей знаменитых мертвецов, умерших с того момента, когда процесс Шеффлинга стал фактом коммерции. Но даже для хранения восьмидесяти миллионов личностей, подозревал Кауфман, необходимо было значительно меньше места. Здесь было множество комнат, в которых производилась запись личностей, комнат, в которых проводилась трансплантация, но назначения большей части здания он не мог себе представить.
Он не представлял, куда сейчас вел его Сантоликвидо, то ли на самую вершину здания, то ли в его подземные этажи. Он просто следовал за ним через пустынные коридоры, освещенные лампами дневного света.
Институт Шеффлинга был полуобщественной организацией, которая в значительной степени управлялась правительством. Его администраторы избирались Конгрессом, совет директоров содержал определенную часть назначаемых правительством лиц. Фонд заработной платы и штатное расписание были также заботой федеральных властей. Таким образом, институт стал общественным институтом смерти и возрождения. Его акции не продавались, он брал кредиты редко и только у официальных инвесторов — муниципальных и федеральных; его огромные доходы непосредственно направлялись на новые исследования сразу после амортизационных отчислений. Несмотря на всю свою значительность, институт мало влиял на девятимиллиардное население Земли. Только незначительная его часть имела достаточно средств, чтобы позволить себе избежать забвения. Плата за регистрацию была довольно значительной, кроме того, цена за каждую запись личности была немаленькой, а от зарегистрировавшегося ожидалось (хотя не требовалось), чтобы он производил запись своей личности хотя бы раз в шесть месяцев. Стоимость трансплантации новой личности была просто сумасшедшей — гораздо больше того, что средний человек мог заработать за свою жизнь. Теоретически любой, кто имел достаточно денег и был психически уравновешен, мог получить новую личность в дополнение ко всем тем, что у него уже были, начиная со своего совершеннолетия. Но на практике большинство людей останавливались на двух-трех трансплантациях, если они могли себе это позволить. Кауфман не знал никого, кто взял бы больше девяти личностей. Сам он не приобретал новых уже десять лет, хотя мог позволить себе любое количество. Он находил, что три — вполне достаточно, не считая той, которую пришлось удалить в молодости. Удаление личности тоже нельзя было назвать дешевым. Все стадии процесса институт превращал в прибыль.
Кауфман проследовал за Сантоликвидо в вестибюль главного хранилища. Это был невысокий, длинный тоннель, дальний конец которого упирался в защитную дверь, почти комичную в своей параноидной массивности. Сквозь отверстия в гладком белом потолке тоннеля были видны огни сканеров — голубые, зеленые, красные, бледно-желтые.
— За чем они следят? — спросил Кауфман.
— За всем. Записывают твою группу крови, узор твоей клетчатки, структуру ДНК, РНК и другие, более интимные вещи. Если ты придешь сюда, чтобы чего-нибудь украсть, то будешь схвачен через несколько минут после того, как покинешь здание.
— А если бы сканеры обнаружили, что я имею не совсем подходящую репутацию, чтобы быть допущенным?
— Это было бы неприятно.
Кауфман представил, как с потолка на него падает упругая сеть и ее крепкие эластичные жгуты сминают его тело в гамбургер, а затем открывается люк, чтобы избавиться от его тела. Но в действительности цветные огни исчезли, и с торжественным скрипом огромная дверь начала открываться. Сантоликвидо кивнул, и они вошли в огромное помещение главного хранилища.
— Пойдем, — сказал Сантоликвидо.
Они двинулись вдоль стеллажей. Молчаливые фигуры в белых халатах шли куда-то по своим делам на других уровнях, и бесшумные роботы с круглыми головами передвигались от стеллажа к стеллажу, попеременно что-то вынимая или что-то кладя туда. Сантоликвидо остановился перед одной из наглухо закрытых урн и набрал компьютерный код. Крышка открылась. Протянув руку, он достал блестящую металлическую коробку шириной шесть, длиной четыре и высотой два дюйма.
— Здесь, — сказал он, — находится личность Пола Кауфмана.
Кауфман взял коробку у него из рук, глядя на нее с большим страхом, чем хотел бы показать.
— Можно мне ее открыть?
— Пожалуйста.
— Не пойму как… А! Вот. — Он нажал на кнопку, и крышка поднялась. Внутри лежал тугой моток черной пленки и несколько кристаллов.
— Это? — спросил он. — Это дядя Пол?
— Его память. Его ощущения. Его эмоции. Его слабости. Женщины, которых он любил, и мужчины, которых ненавидел. Его деловая хватка. Его детские привязанности. То, как он учился говорить, подростковые воспоминания, брачная ночь. Все здесь. Это записано в декабре и содержит его всего от рождения до самой могилы.
— А предположим, я сейчас выкину все это с балкона вниз, — сказал Кауфман. — Кристаллы потеряются, пленка будет повредится. Это будет конец дядя Пола, не так ли?
— Почему ты так считаешь? — спросил Сантоликвидо. — Твой дядя приходил сюда каждые шесть месяцев более тридцати лет подряд. Так что у нас сохранилось много копий того, что ты держишь в руках.
— Значит, вы сохраняете старые копии? — ошеломленно спросил Кауфман.
— Естественно. У нас имеется обширная библиотека личности твоего дяди. У тебя в руках последняя запись, наиболее полная, но если с ней что-либо случится, мы сможем использовать более раннюю, в которой не будет лишь последних шести месяцев его жизни. Конечно же, мы всегда используем для трансплантации самую последнюю версию. Остальные держим на всякий случай, так сказать, для страховки.
— Я ничего не знал об этом!
— Мы не рекламируем это.
— Значит, у вас есть шестьдесят с лишним записей дяди Пола в этом здании! И пара дюжин моих! И…
— Не обязательно в этом здании, — ответил Сантоликвидо. — У нас много кладовых, Марк, хорошо децентрализованных. Мы защищаемся от случайностей. Мы должны это делать.
Кауфману никогда не приходило в голову, что такие записи-дубли существуют или даже что
