поговорить на ту тему, которой обычно избегала подруга.
— Я вот тут подумала, может, тебе начать встречаться с кем-нибудь, ну просто так?
— Люсь, не начинай… — устало проговорила Ромала.
— Я не начинаю, а продолжаю. Чего ты всё одна и одна.
— Я не одна, я с тобой.
— Я — не аргумент, между прочим. Давай еще приплети сюда друзей, родителей, еще кого-нибудь. Ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— А ты что, забыла, что я отвечаю тебе на это? Напомнить?
— Ромка…
— Люсь, закрыли тему, отстань от меня, Христа ради.
Людмила отвернулась и на минуту замолчала. Уже давно она хотела рассказать подруге о своем новом воздыхателе. Вернее, воздыхала в большей степени Милославская, а он вдруг ответил взаимностью. Люся уже голову сломала, придумывая, как рассказать подруге о своих чувствах к этому мужчине. Пока ничего путевого или конструктивного, как говорила сама Люся, в голову не приходило. Да и еще, Людмиле казалось, что строительство Ромалиного счастья напрямую лежит на ее плечах. Нужно было срочно ту с кем-то познакомить. Да вот только к новым знакомствам Ромала относилась, по меньшей мере, равнодушно, и уже спустя пару часов забывала, как кого зовут.
— Слушай…
— Если ты опять о том же, не начинай и не продолжай, и вообще, не открывай эту тему! — перебила Ромала.
— А если это касается меня? — пробормотала та.
— То есть?
— Я влюбилась, — созналась Люся.
Ромала перестала тереть кафель и уставилась на подругу.
— Ты покраснела, — заметила она и улыбнулась.
Та, недолго думая, запустила в черноглазку тряпкой. Ромала перехватила ее и бросила обратно. Люся засмеялась в голос.
— Я тебе уже давно хотела рассказать о нем, да ты же запретила говорить на эту тему, — с иронией проговорила Милославская.
— Давно?
— Ну да. Уже неделю я сгораю от нетерпения.
— Слушай, я думала, что ты уже не в том возрасте, чтобы сгорать от нетерпения и краснеть при разговоре о… нем, — подколола Ромала.
— Ты это на что намекаешь? Я что, по-твоему, старая?
— Думаю, ты в самый раз, но вот краснеть или бледнеть завязывай.
— Он классный, я даже боюсь, что окончательно потеряю голову.
— А без головы жить крайне неудобно…
Люся отвернулась и замолчала. Ромала поняла, что перегнула палку последним комментарием. Подошла, потерлась о Люськино плечо носом и умоляюще посмотрела в глаза.
— Можешь стукнуть меня, — разрешила милостиво она.
Людмила вздохнула и щелкнула подругу по носу.
— Ой, Ромка, если бы ты знала, как я боюсь! Себя выдать боюсь. Свои чувства к нему. Такая трусиха, что аж самой противно. Хорохорюсь перед ним будто равнодушна, а он глянет — и сердце в пятки уходит!
— Давай-ка поподробнее.
И Люся рассказала о Паше. Он недавно пришел к ним в компанию. Только работает на радио, а не на самом телевидении. С Люсей пересеклись однажды на какой-то глобальной планерке. Милославская как всегда опоздала, и в зале для совещаний уже не было свободных мест. Тогда девушка решила забиться в угол, но неожиданно, в первую очередь, для нее самой, какой-то парень — она его впервые видела в головном офисе — уступил ей место. А сам встал позади и простоял битый час. Он стоял, а Люську терзала совесть, что, может, у него тоже болит нога — Милославская уже неделю мучилась с мозолью — и его изводит боль. Она даже порывалась несколько раз встать и предложить сесть ему, а самой угнездиться на столь сильных коленях. Лишь усилием воли она не бросилась на него. А хотелось очень. На коленях посидеть, за руку подержаться.
Детский сад, штаны на лямках.
Через десятых людей она узнала в первую очередь его семейное положение, а уж потом имя. К счастью для несуществующей миссис Сидоренко, Паша был холост, красив и обаятелен не в меру. Парень еще не успел спуститься на этаж, где находился офис радиостанции, а Люся уже знала обо всех его предпочтениях.
— Черт, Ромка, я, наверно, сбрендила после всего того, что со мной произошло. Он на меня на каком-то химическом уровне воздействует. В его присутствии у меня потеют ладони, чего я вообще на своем веку не помню. Слабеют ноги, и я едва сдерживаюсь, чтоб не запросить у него сразу троих детей. А еще страшно, просто до ужаса! Точно мама говорила: раз обжегшийся на молоке — на воду дует. Или наоборот? Не помню… Не важно. Боюсь! Я даже отношения боюсь завязывать из-за этого дебильного страха и непонятной неуверенности в себе. Ненавижу себя за это!
Люся прошлась из угла в угол и даже попила воды, что-то бормоча себе под нос.
— Вот скажи, почему из-за какого-то козла мы трясемся потом всю жизнь? На нормального мужика посмотреть боимся. Всё что-то в словах его выискиваем. Подвоха ждем. Удара под дых! Из-за вот таких козлов, типа Трепушинского — дал же Бог фамилию! — мы нормальным парням не верим. Бесит аж!
— Так что у вас с Пашей? — прервала подруга.
— У меня к нему любовь, а у него ко мне, скажем так, откровенный страх. Даже смешно.
— Страх?
— Ага, — с каким-то озорством отвечала Людмила, — я ведь звезда, Ромка! Звезда нашего теле-еле-видения! А он кто? А он просто диджей на радио. Вселенской славы еще не снискал.
— А ты что, снискала?
— Ну, в городе меня любая собака знает! В трамвае проехать невозможно. Сама же знаешь. Лезут с просьбами, словно я борец за равноправие и справедливость.
Да, было дело. Девушкам однажды даже пришлось выйти раньше, потому что Люсю узнали бабульки, подошли и начали жаловаться на своего управдома. Какая-то женщина стала возмущаться, что из-за гигантских взяток, которые приходится платить в районо, не может ребенка в садик пристроить. Девчонки пообещали разобраться во всём и быстро ретировались из трамвая.
— Вопрос извечный и один: где в этом мире справедливость? — проговорила Люся. — Причем касается всего. Вот скажи, что мне делать?
— Люсь, ты как маленькая! Встреться с ним. Сходите куда-нибудь. Выпейте кофе, поговорите по душам.
— Вот по поводу кофе, так мы его ведрами на работе хлебаем. Не думаю, что ему еще хотя бы одну чашку захочется проглотить вне здания нашей
