<1918>
Евангелическая церковь
Тот дом был красная, слепая,Остроконечная стена.И только наверху, сверкая,Два узких виделись окна.
Я дверь толкнул. Мне ясно было:Здесь не откажут пришлецу.Так может мертвый лечь в могилу,Так может сын войти к отцу.
Дрожал вверху под самым сводомНеясный остов корабля,Который плыл по бурным водамС надежным кормчим у руля.
А снизу шум взносился многий,То пела за скамьей скамья,И был пред ними некто строгий,Читавший Книгу Бытия.
И в тот же самый миг безмерностьМне в грудь плеснула, как волна,И понял я, что достоверностьТеперь навек обретена.
Когда я вышел, увидалиМои глаза, что мир стал нем.Предметы мира убегали,Их будто не было совсем.
И только на заре слепящей,Где небом кончилась земля,Призывно реял уходящийФлаг неземного корабля.
<1919>
Мой час
Еще не наступил рассвет,Ни ночи нет, ни утра нет,Ворона под моим окномСпросонья шевелит крылом,И в небе за звездой звездаИстаивает навсегда.
Вот час, когда я все могу:Проникнуть помыслом к врагуБеспомощному и на грудьКошмаром гривистым вскакнуть.Иль в спальню девушки войти,Куда лишь ангел знал пути,И в сонной памяти ее,Лучом прорезав забытье,Запечатлеть свои черты,Как символ высшей красоты.
Но тихо в мире, тихо так,Что внятен осторожный шагНочного зверя и полетСовы — кочевницы высот.А где-то пляшет океан,Над ним белесый встал туман,
Как дым из трубки моряка,Чей труп чуть виден из песка.Передрассветный ветерокСтруится, весел и жесток,Так странно весел, точно я,Жесток — совсем судьба моя.
Чужая жизнь — на что она?Свою я выпью ли до дна?Пойму ль всей волею моейЕдиный из земных стеблей?Вы, спящие вокруг меня,Вы, не встречающие дня,За то, что пощадил я васИ одиноко сжег свой час,Оставьте завтрашнюю тьмуМне также встретить одному.
<1919>
Естество
Я не печалюсь, что с природыПокров, ее скрывавший, снят,Что древний лес, седые водыНе кроют фавнов и наяд.
Не человеческою речьюГудят пустынные ветраИ не усталость человечьюНам возвещают вечера.
Нет, в этих медленных, инертныхПреображеньях естества —Залог бессмертия для смертных,Первоначальные слова.
Поэт, лишь ты единый в силеПостичь ужасный тот язык,Которым сфинксы говорилиВ кругу драконовых владык.
Стань ныне вещью, Богом бывши,И слово вещи возгласи,Чтоб шар земной, тебя родивший,Вдруг дрогнул на своей оси.
<1919>
К ***
Если встретишь меня, не узнаешь!Назовут — едва ли припомнишь!Только раз говорил я с тобою,Только раз целовал твои руки.
Но клянусь — ты будешь моею,Даже если ты любишь другого,Даже если долгие годыНе удастся тебя мне встретить!
Я клянусь тебе белым храмом,Что мы вместе видели на рассвете,В этом храме венчал нас незримоСерафим с пылающим взором.
Я клянусь тебе теми снами,Что я вижу теперь каждой ночью,И моей великой тоскоюО тебе в великой пустыне, —
В той пустыне, где горы вставали,Как твои молодые груди,И закаты в небе пылали,Как твои кровавые губы.
<1913, 1919>
Сентиментальное путешествие
I
Серебром холодной зариОзаряется небосвод,Меж Стамбулом и СкутариПробирается пароход.Как дельфины, пляшут ладьи,И так радостно солоныМолодые губы твоиОт соленой свежей волны.Вот, как рыжая грива льва,Поднялись три большие скалы —Это Принцевы островаВыступают из синей мглы.В море просветы янтаряИ кровавых кораллов лес,Иль то розовая заряУтонула, сойдя с небес?Нет, то просто красных медузПроплывает огромный рой,Как сказал нам один француз —Он ухаживал за тобой.Посмотри, он идет опятьИ целует руку твою…Но могу ли я ревновать —Я, который слишком люблю?..Ведь всю ночь, пока ты спала,Ни на миг не мог я заснуть,Все смотрел, как дивно белаС царским кубком схожая грудь.И плывем мы древним путемПерелетных веселых птиц,Наяву, не во сне плывемК золотой стране небылиц.
II
Сеткой пуганой мачт и рейИ домов, сбежавших с вершин,Поднялся пред нами Пирей,Корабельщик старый Афин.Паровоз упрямый, пыхти!Дребезжи и скрипи, вагон!Нам дано наконец прийтиПод давно родной небосклон.Покрывает июльский дождьЖемчугами твою вуаль,Тонкий абрис масличных рощНам бросает навстречу даль.Мы в Афинах. Бежим скорейПо тропинкам и по скалам:За оградою тополейВстал высокий мраморный храм,Храм Палладе. До этих порТы была не совсем моя.Брось в расселину луидор —И могучей станешь, как я.Ты поймешь, что страшного нетИ печального тоже нет,И в душе твой вспыхнет светСамых вольных Божьих комет.Но мы станем одно вдвоемВ этот тихий вечерний час,И богиня с длинным копьемПовенчает для славы нас.
III
Чайки манят нас в Порт-Саид,Ветер зной из пустыни донес.Остается направо Крит,А налево милый Родос.Вот широкий Лессепсов мол,Ослепительные дома.Гул, как будто от роя пчел,И на пристани кутерьма.Дело важное здесь нам есть —Без него был бы день наш пуст —На террасе отеля сестьИ спросить печеных лангуст.Ничего нет в мире вкуснейРозоватого их хвоста,Если соком рейнских полейПряность легкая полита.Теплый вечер. Смолкает гам,И дома в прозрачной тени.По утихнувшим площадямМы с тобой проходим одни.Я рассказываю тебе,Овладев рукою твоей,О чудесной, как сон, судьбе,О твоей судьбе и моей.Вспоминаю, что в прошлом былМесяц черный, как черный ад,Мы расстались, и я манилЛишь стихами тебя назад.Только вспомнишь — и нет вокругТонких пальм, и фонтан не бьет;Чтобы ехать дальше на юг,Нас не ждет большой пароход.Петербургская злая ночь;Я один, и перо в руке,И никто не может помочьБезысходной моей тоске.Со стихами грустят листы,Может быть, ты их не прочтешь…Ах, зачем поверила тыВ человечью скучную ложь?Я люблю, бессмертно люблюВсе, что пело в твоих словах,И скорблю, смертельно скорблюО твоих губах-лепестках.Яд любви и позор мечты!Обессилен, не знаю я —Что же сон? Жестокая тыИли нежная и моя?
1920
Индюк
На утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерный,Мной обожаемый индюк.
Была в нем злоба и свобода,Был клюв его как пламя ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.
Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиВ сознаньи моего стыда.
И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая,Мне гордо отвечаешь: «Нет!»
Но все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.
1920
