<1917>
Девочка
Временами, не справясь с тоскоюИ не в силах смотреть и дышать,Я, глаза закрывая рукою,О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной,Как тебя увидали бы все,А о девочке тихой и скромной,Наклоненной над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые,Что есть Индия — чудо чудес,Что есть тигры и пальмы святые, —Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,А над морем сходилась гроза.И совсем настоящее гореЗастилало туманом глаза.
Почему по прибрежьям безмолвнымНе взноситься дворцам золотым?Почему по светящимся волнамНе приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постелиНе спалось вечерами тебе.Сердце билось, и взоры блестели,О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,Ты хотела стать солнца светлей,Чтобы люди тебя называлиСчастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,Ты внезапно прорезала тьму,Ты явилась слепящей звездою,Хоть не всем — только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забылаВсе, чем в детстве ты думала стать.Где надежда? Весь мир — как могила.Счастье где? Я не в силах дышать.
И, таинственный твой собеседник,Вот я душу мою отдаюЗа твой маленький детский передник,За разбитую куклу твою.
<1917>
Новая встреча
На путях зеленых и земныхГорько счастлив темной я судьбою.А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,Тайно наклоняясь надо мною.
Ты была безумием моимИли дивной мудростью моею,Так когда-то грозный серафимГоворил тоскующему змею:
«Тьмы тысячелетий протекут,И ты будешь биться в клетке тесной,Прежде чем настанет Страшный суд,Сын придет и Дух придет Небесный.
Это выше нас, и лишь когдаПротекут назначенные сроки,Утренняя, грешная звезда,Ты придешь к нам, брат печальноокий.
Нежный брат мой, вновь крылатый брат,Бывший то властителем, то нищим,За стенами рая новый сад,Лучший сад с тобою мы отыщем.
Там, где плещет сладкая вода,Вновь соединим мы наши руки,Утренняя, милая звезда,Мы не вспомним о былой разлуке».
<1917>
Отрывок из пьесы
Так вот платаны, пальмы, темный грот,Которые я так любил когда-то,Да и теперь люблю… Но место дамРукам, вперед протянутым, как ветви,И розовым девическим стопам,Губам, рожденным для святых приветствий.Я нужен был, чтоб ведала она,Какое в ней благословенье миру,И подвиг мой я совершил сполнаИ тяжкую слагаю с плеч порфиру.Я вольной смертью ныне искуплюМое слепительное дерзновенье,С которым я посмел сказать «люблю»Прекраснейшему из всего творенья.
<1917?>
Хокку
Вот девушка с газельими глазамиВыходит замуж за американца.Зачем Колумб Америку открыл?!
<1917>
Пропавший день
Всю ночь говорил я с ночью,Когда ж наконец я лег,Уж хоры гремели птичьи,Уж был золотым восток.
Проснулся, когда был вечер,Вставал над рекой туман,Дул теплый томящий ветерИз юго-восточных стран.
И стало мне вдруг так больно,Так жалко мне стало дня,Своею дорогой вольнойПрошедшего без меня.
Куда мне теперь из дома?Я сяду перед окномИ буду грустить и думатьО радости, певшей днем.
<1917?>
Предупрежденье
С японского
Мне отраднее всегоВидеть взор твой светлый,Мне приятнее всегоГоворить с тобою.
И, однако, мы должныКончить наши встречи,Чтоб не ведали о нихГлупые соседи.
Не о доброй славе яО своей забочусь,А без доброй славы тыМилой не захочешь.
<1917?>
Гончарова и Ларионов
Пантум
Восток и нежный и блестящийВ себе открыла Гончарова,Величье жизни настоящейУ Ларионова сурово.
В себе открыла ГончароваПавлиньих красок бред и пенье,У Ларионова суровоЖелезного огня круженье.
Павлиньих красок бред и пеньеОт Индии до Византии,Железного огня круженье —Вой покоряемой стихии.
От Индии до ВизантииКто дремлет, если не Россия?Вой покоряемой стихии —Не обновленная ль стихия?
Кто дремлет, если не Россия?Кто видит сон Христа и Будды?Не обновленная ль стихия —Снопы лучей и камней груды?
Кто видит сон Христа и Будды,Тот стал на сказочные тропы.Снопы лучей и камней груды —О, как хохочут рудокопы!
Тот встал на сказочные тропыВ персидских, милых миньятюрах.О, как хохочут рудокопыВезде, в полях и шахтах хмурых.
В персидских, милых миньятюрахВеличье жизни настоящей.Везде, в полях и шахтах хмурых,Восток и нежный и блестящий.
<1917>
Два Адама
Мне странно сочетанье слов — «я сам»,Есть внешний, есть и внутренний Адам.
Стихи слагая о любви нездешней,За женщиной ухаживает внешний.
А внутренний, как враг, следит за ним,Унылой злобою всегда томим.
И если внешний хитрыми речами,Улыбкой нежной, нежными очами
Сумеет женщину приворожить,То внутренний кричит: «Тому не быть!
Не знаешь разве ты, как небо сине,Как веселы широкие пустыни
И что другая, дивно полюбя,На ангельских тропинках ждет тебя?»
Но если внешнего напрасны речиИ женщина с ним избегает встречи,
Не хочет ни стихов его, ни глаз —В безумьи внутренний: «Ведь в первый раз
Мы повстречали ту, что нас обоихВ небесных приютила бы покоях.
Ах ты ворона!» Так среди равнинБредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.
<1917?>
«Я, что мог быть лучшей из поэм…»
Я, что мог быть лучшей из поэм,Звонкой скрипкой или розой белою,В этом мире сделался ничем,Вот живу и ничего не делаю.
Часто больно мне и трудно мне,Только даже боль моя какая-то,Не ездок на огненном коне,А томленье и пустая маята.
Ничего я в жизни не пойму,Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится,Было хуже Богу моему,И больнее было Богородице».
<1917?>
Ангел боли
Праведны пути твои, царица,По которым ты ведешь меня,Только сердце бьется, словно птица,Страшно мне от синего огня.
С той поры, как я еще ребенком,Стоя в церкви, сладко трепеталПеред профилем девичьим, тонким,Пел псалмы, молился и мечтал,
И до сей поры, когда во храмеВсемогущей памяти моейСветят освященными свечамиСтолько губ манящих и очей,
Не знавал я ни такого гнета,Ни такого сладкого огня,Словно обо мне ты знаешь что-то,Что навек сокрыто от меня.
Ты пришла ко мне, как ангел боли,В блеске необорной красоты,Ты дала неволю слаще воли,Смертной скорбью истомила… ты
Рассказала о своей печали,Подарила белую сирень,И за то стихи мои звучали,Пели о тебе и ночь и день.
Пусть же сердце бьется, словно птица,Пусть уж смерть ко мне нисходит…Ах, Сохрани меня, моя царица,В ослепительных таких цепях.
<1917 или 1917?>
