же день закипела работа по устройству образцового лагеря. Нашлись мастера плести мебель из лозы, сооружать печи из глины, украшать линейки-дорожки клумбами-рисунками из разного цвета камешков. Начались занятия мирного времени. Дисциплина и выправка стали на должную высоту. Не прошло и двух месяцев, как на пустынном полуострове Галлиполи вновь возродилась небольшая, но сильная духом армия, готовая двинуться в бой по первому слову Главнокомандующего.
Прибывшие в Галлиполи части Русской Армии были сведены в две дивизии – пехотную и кавалерийскую. Последняя – в 4 сводно-кавалерийских полка. Петроградский уланский дивизион, сведенный в один эскадрон, вошел 2-м эскадроном в 4-й кавалерийский полк (1-й эскадрон был офицерский).
С поправившимся после ранения полковником Рубцовым в Галлиполи прибыло около 90 офицеров и улан, из числа бывших на фронте при оставлении Крыма. Из этого числа несколько офицеров были зачислены в офицерский эскадрон и пулеметную команду, начальником которой был назначен ротмистр Кеденко, бывший в этой должности и в 7-м кавалерийском полку. К Петроградскому уланскому эскадрону были присоединены остатки эскадрона крымцев в числе 4 офицеров и 22 всадников. Семейным офицерам было разрешено остаться в городе Галлиполи. В строю эскадрона петроградцев в лагере Галлиполи были следующие офицеры: полковник Рубцов (командир эскадрона), ротмистр Марков 2-й, штабс-ротмистр Чапиковский, поручик Миквиц и корнет Кузнецов, а в городе Галлиполи – штабс-ротмистр Рутковский, штабс-ротмистр Тухшерер и поручик Яцынич; Крымского конного полка в строю эскадрона: ротмистр Эммануель, ротмистр Глинявский, штабс-ротмистр Петрушкевич и штабс-ротмистр Ватель; а в городе – семейный ротмистр Дмитриев.
Нахождение боеспособного Русского Корпуса вблизи Константинополя шло вразрез с политикой социалистического правительства Франции, и оно старалось всеми мерами разоружить его и распылить, превратив его в беженцев, но твердость генерала Врангеля и всех чинов корпуса не позволяли ему привести свой план в исполнение.
Первая попытка была попытка запугивания или, может быть, попытка разоружения. Французский комендант города Галлиполи предупредил генерала Кутепова о том, что стоявший в Галлиполи полк сенегальских стрелков ночью произведет маневры, и просил его «не беспокоиться». Генерал Кутепов ответил, что и он этой же ночью выводит свой корпус также на маневры и просит коменданта-француза также «не беспокоиться». Вооруженный только одними винтовками с небольшим количеством патронов корпус выступил из лагеря в направлении города на ночной маневр. Прекрасно вооруженный полк сенегальцев с большим количеством пулеметов из казарм не вышел.
Французы прибегают к другим способам. Предлагают суда для отправки всех желающих поступить на работы на кофейные плантации в Бразилию или для возвращения в Совдепию. Несколько человек – ни одного из петроградских улан – уезжают в Бразилию и никто – в Советский Союз. Французы плакатами призывают русских выйти из подчинения генералу Врангелю и обратиться в «свободных» беженцев, что вызывает только смех у всех в корпусе. Плакаты с воззванием охраняются вооруженными сенегальцами, но с неграми, которых русские всех окрестили «Сережами», устанавливается своеобразная дружба. Вот неразлучные друзья Марков и Кузнецов подходят к плакату. Один из них, хлопая сенегальца по плечу, спрашивает: «Сенегаль бон?» – «Бон», – отвечает негр. «Мадам Сенегаль бон?» – «Бон», – отвечает расплывшийся в улыбке сенегалец. В это время другой пишет на плакате нелестные для французов примечания.
Французы сокращают скудный паек – русские затягивают туже пояса и, весело шутя, спокойно смотрят в будущее. Когда французы хотели вовсе лишить корпус продовольствия, командование составило план движения на Константинополь. В это время братские страны – Югославия и Болгария – согласились принять к себе галлиполийцев. Пехота шла в Болгарию на работы, кавалерия – в Югославию для несения службы в пограничной страже.
Так прошел голодный год пребывания Русской Армии в Галлиполи, полный надежд на возобновление борьбы на Родине за освобождение ее от ужасов террора интернациональной власти коммунизма.
С переходом на службу и работы в иностранные государства Русская Армия, как таковая, закончила свое существование, а с нею и последний эскадрон петроградских улан закончил последнюю страницу многолетней истории Петроградского уланского полка.
В. Марков[385]
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА «ПЕРВОПОХОДНИК»[386]
Только сегодня друзья переслали мне ваш уважаемый журнал № 6. В нем я нашел «воспоминания» полковника Рубцова (в прошлом; ныне – мистер Джон Русинг), воспоминания о 1-м уланском Петроградском полку периода Гражданской войны. В этих воспоминаниях я обнаружил некоторые неточности, на которые и хочу указать.
Начну со встречи в Киеве, в августе 1919 года, господ офицеров, пробиравшихся в Добровольческую армию. Среди этих офицеров ротмистра Рубцова не было. Позже мы узнали, что Рубцов служит в Украинской армии гетмана Скоропадского. Поручик Марков 1-й по поручению полковника Папчинского, узнав адрес Рубцова, отправился к нему. Рубцов встретил своего однополчанина на пороге дома, но дальше не пригласил – не знаю, из каких соображений. А на предложение присоединиться к нам (во главе с полковником Папчинским) на предмет возможного формирования нашего полка он ответил, что он останется в Украинской армии, чтобы потом «волить» под царя московского.
Следующая неточность: пресловутый Бермонт не был капельмейстером Приморского драгунского, правильнее 21-го драгунского Приморского полка. В полку я слышал, что Бермонт был сын капельмейстера одного из Сибирских стрелковых полков, доброволец в отряде генерала Мищенко в Японскую войну. Отличившись и получив, как говорили, все Георгиевские кресты, был произведен в офицеры. По окончании Японской войны Высочайшим соизволением был прикомандирован к 1-му уланскому Санкт-Петербургскому полку. В Киеве полковник (?) Бермонт не был представителем Астраханской армии, он был начальником контрразведки Южной армии, которую возглавлял генерал Иванов Николай Иудович. Бермонт нас, своих однополчан, встретил очень радушно. По его предложению мы решили формироваться при Южной армии. Я, тогда поручик Марков 2-й, был командирован в штаб Южной армии на станцию Миллерово для приема людей, лошадей, седел и пр. и пр. Попав в распоряжение, если память мне не изменяет, генерала Алексеева (однофамилец основателя Добровольческой армии) и ничего не получив за неимением, был прикомандирован к 1-му конному полку Южной армии, формировавшемуся на станции Чертково, в имении господ Чертковых. Полк располагал полувзводом в конном строю, который вскорости погиб в разведке, а прапорщику (не помню фамилии), попавшему в плен, по живому были вырезаны погоны, а гвоздями были обозначены звездочки. Этот полк возглавлялся полковником Якобсоном с группой своих офицеров (13-го драгунского Орденского полка), недурно проводивших время в господском доме.
Через месяц я «дезертировал» в Донскую армию, в Новочеркасск. В Новочеркасске я встретил однополчанина ротмистра Потапова[387], вместе с ним мы явились к генералу Абрамову Ф.Ф., начальнику тогда 1-й казачьей дивизии постоянной армии (детище генерала Краснова[388]). Генерал Абрамов
