— Ты остаёшься ради него, да?
Давида кивает и сжимает мои ладони. Она слегка касается пальцем чуть выше моего сердца. Её глаза увлажняются. У неё всё ещё есть куча хороших воспоминаний о мальчике. Я думаю о том, что сказала Нурия, после того как я забрала её воспоминание. Холодная, пустая комната в её разуме. Давида чувствует то же самое? Она гладит меня по щеке, этот заботливый жест я бы хотела запомнить.
В своём воспоминании Гектор говорил, что больше всего любит Давиду за её теплоту. Персуари могут усилить уже существующие эмоции. Понимание. Доброту. Не только подталкивать к действиям. Что такого делали с Кастианом, что ей требовалось использовать свой дар на нём?
— Я никому не скажу, клянусь.
Позади нас раздаётся грохот со звоном кастрюль и сковород, падающих на пол. Я подскакиваю на ноги и встаю перед Саидой. Мой желудок сжимается, когда я открываю дверь кладовой.
— Судья Алессандро, — говорю, в то время как страх сковывает моё тело. Не за себя, за Давиду.
Алессандро стоит посреди пустой кухни, с альманом в кулаке. Камень пульсирует воспоминанием обо мне и Давиде. Его лицо исказило злорадство, пока он размахивает камнем как трофеем. Давида тянет меня за рукав, и я пытаюсь взглядом заверить её, что всё в порядке.
— Лео не поверил, когда я сказал, что ты только прикидываешься со своей раной. Он хотел доказательств, прежде чем идти к Мендесу. Подумать только: доказывать, что моё слово ценнее слова кого-то вроде тебя.
Это Лео ему рассказал, куда я пошла? Я думаю обо всех наших разговорах, о секретах, которые мы храним. Нет. Я должна верить Лео… Но это не то, о чём нужно думать сейчас. Надо защитить Давиду.
— Понятия не имею, что ты там видел, — я поднимаю руки, одну в перчатке и другую перевязанную, в воздух. — Но мы просто обедали вместе. Или это уже запрещено?
— Ни словом больше! — Алессандро тычет мне альманом в лицо. Его худощавое тело натянуто от страха. Я видела, как волков в клетке на карнавале кормили с тем же видом. Я щурюсь от яркого света кристалла со свежим воспоминанием. — Каждое слово из твоего рта лживо. С твоей рукой всё в порядке, и теперь судья Мендес сам в этом убедится.
— И кто же прочитает камень? — спрашиваю спокойно, хотя внутри меня всё вопит от ужаса. — Судей сотни. Робари одна.
— Тварь, — плюёт он мне под ноги. — Ты переоцениваешь свою значимость.
— Я просто говорю то, что мы оба хорошо знаем.
— Ты права, робари, я не могу прикоснуться к тебе. Не пока ты околдовала хорошего судью. Но, — его взгляд перемещается к Давиде, — если мне не изменяет память, несколько леди пожаловались на пропавшие драгоценности. Знаешь, как наказывают за воровство?
Ломают пальцы, дают им зажить, а потом отрубают. Давида в ужасе давится воздухом. Я стою прямо перед ней, но вечно защищать её от Алессандро я не смогу.
— Муки, которые ей предстоят… — говорит Алессандро, и его глаза горят чем-то большим, чем страх. В них есть жестокость, которую я раньше не замечала, потому что принимала его за сопливого подлизу-ученика. Но он гораздо опаснее. Он достаёт кинжал из ножен, и я вижу ту часть его, что наслаждается чужой болью. — Это ужасно. Но я слышал, что ей не привыкать к наказаниям. Не думаю, что король простит повторное нарушение правил.
Что бы я ни делала, меня будут бояться. Служанки, придворные, судьи. Я решила вернуться во дворец. Решила встретиться с их страхом. Давида поступила иначе. Она мориа, но скрывает это. А я поставила её под угрозу. Я выиграла время, пока мои руки не заживут, но что дальше? Алессандро не может просто взять и забыть.
Если только…
Я встаю на колени и поднимаю руки в мольбе.
— Пожалуйста, — прошу молодого судью. — Не причиняй ей вреда. Да, я лгала. Арестуй меня, но отпусти её.
Давида трясёт мои рукава, мотая головой. Я отталкиваю её и слышу лязг кандалов. Поднимаю глаза на Алессандро, на его губах играет надменная усмешка.
Он дёргает меня за руку, чтобы защёлкнуть железки. Я хватаю его лицо обнажёнными пальцами и скалюсь от жжения своей магии. Я высушиваю воспоминания за последние сутки. Смотрю, как проходил его день до того, как он поймал нас. Как он проскользнул босой на кухню с альманом в руке, который взял из одного из тайников, как орал на Нурию, как допрашивал Лео. От проникновения в его разум мне становится плохо, потому что в нём столько ненависти. Ненависти к себе. К тому, что я не знаю. Она просачивается, как гной из раны, и когда я его отпускаю, то падаю прямо рядом с ним.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я прислоняюсь лбом к холодному полу кухни. Перед глазами пятна света. Давида опускается ко мне.
— Я в порядке, — говорю и беру протянутую руку, которой она помогает мне встать.
Мы смотрим на судью, лежащего на полу без сознания, и между нами возникает молчаливое соглашение. Я осматриваю кухню и нахожу бутылку с алкоголем. Откупориваю её и выливаю на его чистенькую чёрную мантию.
Давида поднимает брови и вздыхает: «Куда мы его отнесём?».
— В единственное место, где он не сможет оправдаться.
Вместе с Давидой мы тащим его через боковую дверь кухонь и дальше по служебному залу, который ведёт в кабинет Мендеса. Усаживаем его в кресло. Давида вынимает из фартука почти пустую бутылку, вытаскивает пробку зубами и вкладывает под руку Алессандро.
Звучит звон соборных колоколов, означающий конец дневного перерыва, мы выскакиваем из кабинета. Коридор пуст.
— Он ничего не вспомнит, — уверяю её.
«Будь осторожна», — вздыхает она.
Мы возвращаемся назад в главную башню молча. Приготовления к фестивалю, похоже, удвоились. Мы просто две служанки, спешащие плечом к плечу на следующее задание. Когда мы останавливаемся на входе в кухню, Давиду всю трясёт, она берёт меня за руки и целует в обе щеки. Я призываю всю свою силу, чтобы подавить желание навсегда остаться в её объятиях, так похожих на материнские.
— Мне так жаль, что втянула тебя во всё это, — шепчу. — Я должна была защищать тебя.
Давида вздыхает, но я не до конца понимаю её следующие слова: «Доброе сердце. Спаси нас всех».
***
Я бегу в свои покои, подмышки платья промокли от пота. Я уверена, что забрала все воспоминания Алессандро о нашей встрече, но его подозрения никуда не денутся. Рано или поздно, меня поймают. То, что произошло сегодня, не должно повториться. Давида не Сорока, она просто мориа, работающая во дворце. Значит, я всё ещё не знаю, где находится шпион Иллана, и я, похоже, ни на шаг не приблизилась к тому, чтобы его найти.
Я останавливаюсь, когда чувствую, как будто кто-то меня коснулся. Прохладный ветерок обдувает меня, и на мгновение я слышу голоса с другого конца зала.
Украденные воспоминания играют со мной злую шутку. Когда я подхожу к двери библиотеки, голоса становятся громче, боль в висках усиливается, как никогда прежде. Здесь что-то есть. Я чувствую это. Пронзающая боль, как кинжал меж рёбер.
Я дёргаю дверь. Заперта. Ищу заколку в кармане, но дверь поддаётся от правильного поворота моего запястья. Дневной свет проникает через окна, освещая пыль в воздухе. В комнате холодно, прямо как в покоях леди Нурии этажом ниже, и даже камин не зажжён. На окнах здесь нет решётки. Наверное, в ней нет необходимости.
Стоя здесь, я не могу дышать. Словно только что шагнула в Серость. Живые краски начинают тускнеть от невзрачных рядов книг и кушетки, с которой я смотрела, как этот город и мой дом в лесу на границе сгорают в пламени. Я плетусь к окну и открываю защёлку, впуская прохладный воздух. Внизу лабиринт из королевских садов. Я вдыхаю аромат подстриженных изгородей и грязь столицы, которую ничем не перебить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я сжимаю подоконник для опоры. Воспоминания рвутся на поверхность, словно пытаются снести плотину. Я закрываю глаза, потому что не могу избежать мелькающих картинок.
Подносы с пирожными и выпечкой. Бросок игрального кубика. Дез, который спрашивает меня: «Что ты здесь делаешь?». Книга, горящая в этом самом камине.
Почему у принца Пуэрто-Леонеса была книга с легендами мориа в библиотеке? Почему он вообще был здесь? Я любила это место. Есть ли у меня хоть что-то, что Кастиан не запятнал одним своим существованием?
