Я вздохнула.
— Это больше, чем это, Кристиан, и ты это знаешь.
— Мы разберемся с остальным. Но я тебя не отпущу, — его челюсти сжались, глаза яростно сверкнули. — Я не могу.
Он имел в виду сказанное.
По крайней мере, сейчас.
Часть меня знала, что это не может закончиться хорошо.
Но желание сдаться, сократить расстояние между нами, почувствовать его рядом со мной, причиняло боль. Это разрывало каждую клеточку моего тела, оставляя что-то отчаянное позади. Мысль о том, чтобы уйти, вернуться к холодной, бесцветной жизни, которую я вела до него, вызывала у меня тошноту.
Слеза скатилась, и он смахнул ее большим пальцем.
— Я не знаю, что такое биоценоз, — тихо сказал я.
—Ты ничего не упускаешь.
— У меня не может быть интеллектуально стимулирующего разговора с тобой.
— Я был вне себя от скуки.
Последняя отчаянная попытка спасти себя.
— Есть много девушек, которые могли бы сделать тебя счастливее, Кристиан.
— Ты единственная, кто мне нужен.
Мы смотрели друг другу в глаза, и между нами возникло какое-то непонятное чувство. Всепоглощающее, как паника, и тяжелое, как нужда.
Он наклонился и коснулся губами моих.
— Moya zvezdochka. (прим.пер: Моя звездочка)
— Думаю, что заболела гриппом, — я вздохнула.
Как только он понял, что я сдалась, он издал звук удовлетворения и глубоко поцеловал меня, скользнув языком в мой рот.
Я вздохнула и поежилась.
Отстранившись, он снял пиджак и накинул мне на плечи. Вернулось воспоминание о том, как он в последний раз делал то же самое. В ту ночь, когда отвез меня к Тузу, после перестрелки пять лет назад.
Я не знала, как сюда попала.
Идя по тротуару с пиджаком федерала на плечах и его рукой в моей.
Но теперь я задавалась вопросом, где бы я была, если бы его никогда не было рядом.
Глава 30
Джианна
Я полностью промокла и дрожала по возращению в его квартиру. Он повёл меня в ванную, где раздел догола. Воздух был тяжелым от каких-то безымянных эмоций между нами, и каким-то образом, мы оба знали, что произнесённые слова только сгустят атмосферу еще больше.
Любовь могла быть раздражающим, неуловимым словом, которое я никогда не пойму, но я знала, что прямо сейчас и здесь, я любила чувствовать его руки на себе, полное внимание, которое он уделял мне, когда мыл мое тело и волосы, будто я была единственной девушкой, которую он когда-либо видел. Словно я была совершенством.
Он надел мне через голову одну из своих футболок, а затем уложил в постель, обняв за талию. Мои конечности и глаза отяжелели от сна, но ночь вызвала отчаянную потребность почувствовать его внутри себя. Я снова прижалась к его эрекции, зная, что он тверд еще до того, как мы вошли в душ.
Он напряженно вздохнул, затем схватил меня за бедро и остановил.
— Спи, malyshka. (прим.пер: Малышка)
Я хотела знать почему, ведь он явно хотел меня и все еще отказывал, но вскоре слишком устала, чтобы настаивать. Я повернулась и заснула, уткнувшись лицом ему в грудь, а его рука — в моих волосах.
Следующие несколько ночей прошли точно так же.
Он просил меня остаться и готовить ему ужин, прежде чем он утром уйдёт. Должно быть, я была внутренним женоненавистником, потому что так оно и было. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что, несмотря на то, что все было тщательно убрано и организовано, я любила находиться в его пространстве и иметь что-то, чего я ждала с нетерпением, например, готовить для него.
Что я не любила?
Тот факт, что он не хотел спать со мной.
Прежде чем поцелуи и тяжелые ласки могли зайти слишком далеко, он отстранялся, и тогда я слышала:
— Спи, malyshka (прим.пер: Малышка). Я устал.
Мужчина не уставал. Он спал в среднем три часа в сутки. Обычно я просыпалась среди ночи и обнаруживала его сидящим за островком за ноутбуком или просматривающим бумаги. Он был таким сексуальным в три часа ночи, что я не могла удержаться, чтобы не сесть к нему на колени и не поцеловать его в губы и шею, пока он не заворчал от разочарования и не сказал мне, чтобы я пошла и уложила свою задницу обратно в его кровать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На третью ночь я даже скрестила руки на груди и отказалась лечь с ним в постель. Он усмехнулся, поднял меня с дивана и понес в спальню.
Я разочарованно вздохнула, простонав:
— Я чувствую себя использованной.
И перевернулась на бок.
В его тоне сквозило веселье.
— Как так?
— Ты ешь мой ужин, а потом не занимаешься со мной сексом. Это невежливо, Кристиан.
Он рассмеялся. Этот теплый, глубокий смех был слишком сексуальным, чтобы злиться.
Обычно он отправлялся в спортзал и принимал душ еще до того, как я просыпалась. Но пару раз я просыпалась, чтобы сходить в туалет, и обнаруживала, что он бреется у раковины.
— Мне нужно пописать, — сказала я.
— Тогда пописай.
Он не сделал ни малейшего движения, чтобы уйти.
Я колебалась.
Я не была скромной в своих физических функциях, но когда я сидела на унитазе и писала перед Кристианом Аллистером, это было настолько табу, что заставляло меня извиваться. И это могло меня немного завести. Его насмешливый взгляд скользнул ко мне, когда я закончила свои дела, глупый румянец поднялся к моим щекам, когда я поняла, что он, вероятно, мог прочитать мои искаженные мысли на лице.
Закончив, я села на раковину перед ним, положив ноги по обе стороны от него. Я откинулась на руки, просто глядя на него и на ровные движения бритвы.
Уголок его губ приподнялся.
Именно тогда я поняла, что люблю смотреть, как он бреется.
Он был без рубашки, только в белых боксерах. Мой взгляд остановился на его татуировках, и я провела пальцем по розе на его груди.
— Скажи мне, что она значит.
Его движения на секунду замерли, прежде чем возобновиться. Как бы мне хотелось оказаться в этот момент в его голове. Понять, почему он так неохотно делился со мной вещами.
— Она значит, что в тюрьме мне исполнилось восемнадцать.
Я удивилась, что он ответил мне без борьбы, и сосредоточилась на том, чтобы провести пальцем по розе.
— Когда ты вышел?
— В девятнадцать.
Мне было всего девять, когда он впервые попал в тюрьму, и четырнадцать, когда его выпустили. У меня никогда не было живописного детства, но я начинала верить, что детство этого мужчины было глубже и темнее, чем я себе представляла.
Мои пальцы спустились ниже к его ребрам, к татуировке, которую я не заметила раньше. Это было созвездие; я узнала открытую квадратную форму. Я и раньше находила ее с помощью телескопа, и все из-за одной — единственной ночи на террасе. Андромеда. Она выглядела темнее и свежее, чем остальные его татуировки.
— Когда ты ее сделал?
Вместо ответа он поцеловал меня, слегка прикусив нижнюю губу. Жар обжег мою кожу, потому что это единственный ответ, который мне был необходим.
— Откуда ты так много знаешь о звездах? — спросила я.
— Я читал. Много. Больше в тюрьме делать нечего.
— Ты ведь помнишь все, что читал, не так ли?
— В основном.
Неудивительно, что он так безупречно овладел Пнглийским — черт, он знал его лучше меня. Сюрреалистично было думать, что этот мужчина многое почерпнул из книг, сидя взаперти в какой-нибудь Русской тюрьме. Часть меня интересовалась, что он сделал, чтобы попасть в тюрьму, но я никогда не спрашивала его. Я уже давно научилась не лезть в чужие дела. Если ты ничего не знаешь, ты не солжешь, если тебя будут допрашивать. Кроме того, в этой жизни были вещи, которые девушка не хотела знать о мужчинах.
— Итак, когда ты приехал в Соединенные Штаты?
— На следующий день после моего освобождения.
Я поцеловала его в грудь, посмотрела на него и беззаботно сказала:
— Я уверена, что иммиграционной службе понравилось принимать твое заявление.
