Тем докладчик и ограничился. Забыл об экономике. Заговорил о том, что не имело ни малейшего отношения к задачам и функциям съезда Советов СССР. Практически всё время посвятил партии, высказав крамольную, с точки зрения ортодоксов, мысль. О недостатках монополии РКП на власть. По мнению Зиновьева, многие группы населения, в том числе и рабочие, «при другом положении вещей были бы не в большевистской партии, а в какой-нибудь промежуточной или прямо меньшевистской… Не будь у нас монополии легитимности, эти другие группы пытались бы так или иначе самостоятельно выступать на политической арене, и от этого меньше вреда было бы»{351}.
Тут возникал вопрос: почему же такие фракции — эмбрионы партий, как «Рабочая группа», а ранее «Рабочая оппозиция», «Рабочая правда», — душили в зародыше? По Зиновьеву выходило, что монополия РКП на власть только и позволяет осуществлять диктатуру пролетариата, отказаться от которой невозможно ради верности марксизму{352}.
Лишь в самом конце доклада Зиновьев вспомнил, что выступает он не на партийном форуме, а в верховном органе власти страны. Вспомнил и сказал скороговоркой, уложившись в шесть фраз, о том, с чего начал: «Основы НЭПа остаются всерьёз и на долго. План у нас есть (план электрификации). Подвинтить гайки в области кооперации… Подкрепить кооперацию в духе социализма… Ещё более базироваться на рабочем классе во всей политике. Смычку пролетариата и крестьянства ещё более, без остатка, делать основой своей политики»{353}.
Да разве это и есть поиск новых путей, решение задач укрепления государственной промышленности и буржуазной революции в деревне? Конечно же, нет. Являлось просто профанацией важных проблем. Видимо, поняв суть доклада, делегаты съезда решительно отказались обсуждать его. Отказались и от прений — ведь всерьёз говорить им было не о чем.
Ни Каменев, ни Зиновьев ни словом не обмолвились о действительно значимом, непременно взволновавшем бы съезд. О зревшем, но пока далёком от принятия решении. И позволившем не только, наконец, наполнить бюджет страны, но и завершить финансовую реформу, окончательно избавившись от избыточной денежной массы, создававшейся непрекращавшейся эмиссией совзнаков. Скрыли до поры, до времени идею восстановления государственной монополии на производство водки, прекращённой ещё в августе 1914 года. Правда, пока крепостью всего в 30°.
Когда Второй съезд Советов СССР завершил работу, стало очевидным: на нём, впрочем, как и на 13-й партконференции, любые рассуждения об экономике, о народном хозяйстве оборачивались ничем. Никто так и не решился посмотреть правде в глаза. Ни делегаты, видевшие подлинную, а не подменённую политическими интересами действительность у себя дома. Ни Каменев с Зиновьевым, знавшие о ней по секретным сводкам ОПТУ. Все они упорно, если не упрямо, боялись отойти хотя бы на шаг от столбовой дороги, предуказанной НЭПом. Даже не пытались поискать непроторенные пути. Те самые, что всё настойчивее требовались самой жизнью. Недвусмысленно напоминавшей о неприятном, порождённом нерешённостью проблем.
Положение рабочих, как и прежде, определялось «сокращением штатов и ростом безработицы, ненормальностями с выдачей зарплаты — главным образом в провинции, и, наконец, недовольством по причинам бытового характера, обусловленным неудовлетворительным состоянием администрации».
Сокращением штатов, как называли массовые увольнения, в металлопромышленности — в Ленинграде, на Урале, в Брянске, других городах и регионах; в текстильной — на московских и подмосковных фабриках; на шахтах Украины и Сибири. Закрытие предприятий -их «концентрация» — в Ленинграде, где обсуждали вопрос, нужен ли ещё знаменитый Путиловский завод; трёх текстильных фабрик в Москве; одного из крупнейших в стране Макеевского металлургического завода (Донбасс){354}.
Вот отсюда и рост безработицы, забастовок. За минувший 1923 год их насчитали 444 со 163 тысячами стачечников, в январе 1924–22, в феврале — 29, в марте — 19, а в апреле — уже 43.{355}
Не меньшие трудности испытывала и деревня, о которой вроде бы пеклись и Каменев, и Зиновьев. Недовольство крестьян вызывала непомерная для большинства величина единого сельхозналога. «Беднота и даже середняки после сдачи налога, — отмечала одна из секретных сводок ОГПУ, — и внесения семссуд остаются без хлеба». Вынуждены употреблять в пищу суррогаты, зачастую питаясь только овощами либо обменивая скот на хлеб. Переселяться, преимущественно в Сибирь, уходить в города в поисках заработка{356}.
Власти пытались хоть как-то изменить тяжёлое положение к лучшему, хотя и далеко не всех. Занялись частностями, более всего уделив внимание шахтёрам. В январе-феврале потребовали от администрации треста Донуголь обеспечить ремонт домов, в которых жили горняки, снабдив их жилища «койками и столами, кадками для воды». От Комвнуторга — доставить в Донбасс достаточное количество продовольствия и продавать его по низким ценам. В марте ПБ обязало Наркомфин в трёхдневный срок ликвидировать задолженность по зарплате в размере 1,3 млн. рублей, а НКПС — погасить свой долг тресту, 680 тысяч рублей. А в апреле приняло решение о повышении зарплаты шахтёров, установив её — для первого, высшего разряда — в 6 червонных рублей плюс 2 рублей на дороговизну, одновременно увеличив и норму выработки{357}.
Схожие меры предпринимались в отношении рабочих и других профессий. Железнодорожникам увеличили зарплату на 50%, отпустив на то из бюджета 3,6 млн. рублей, ввели для всех надбавку на дороговизну в 20%, но не более 1,8 рублей, возобновили строительство Волховской ГЭС, сократив тем самым количество безработных. Наконец, повысили зарплату и для учителей как города, так и деревни до 30 рублей в месяц{358}.
Чтобы покрыть эти непредусмотренные бюджетом расходы, резко снизили ассигнования на высшее образование. Определили максимальное число студентов в 30 тысяч, причём только 13 тысяч из них освободили от платы за обучение. В их число могли войти только выпускники рабфаков да члены профсоюзов, желательно из рабочих{359}.
И всё же такие меры, являясь паллиативом, так и не изменили общего негативного настроения рабочих и крестьян. И не когда-либо, а в мае, когда РКП стала готовиться к проведению очередного, 13-го, съезда, грозившего новыми резкими критическими выступлениями и заявлениями делегатов, которых непременно поддержала бы оппозиция. Но ещё более страшным стала необходимость решить вопрос об огласке так называемого «Завещания Ленина», которое вполне могло взорвать ПБ, уничтожить его.
«Завещание», или официально — «Письмо к съезду», появилось почти полтора года назад. Было продиктовано ещё в период между 23 декабря 1922 года и 4 января следующего и состояло из трёх частей. Первая не внушала ничьих опасений. В ней Ленин «советовал бы очень предпринять на этом съезде (12-м, который должен был собраться в апреле 1923 года. — Ю.Ж.) ряд перемен в нашем политическом строе». Однако все перемены в «политическом строе» ограничивались предложением увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже до сотни», а также «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому». Завершалась же диктовка, сделанная 23 декабря, надеждой, что «такая реформа значительно увеличила бы прочность нашей партии»{360}.
Такие рекомендации Ленина вполне можно было провести на съезде, не вызывая ни малейших возражений. Увеличить состав ЦК, насчитывавшего 40 членов и 17 кандидатов. Вернуться к пресловутому вопросу о Госплане, что происходило вот уже не один год. Опасность «Завещания» таилась не в том, а в диктовке от 24 декабря и 4 января. Ведь в ней содержалось то, что ни в коей мере не способствовало «устойчивости нашей партии», «предотвращению конфликтов небольших частей ЦК», к чему Ленин, по его же словам в «Письме», всячески стремился. Наоборот, должно было привести к осложнению и без того непростых отношений не столько в ЦК, сколько в ЦБ.
Вторая часть «Письма» содержала вроде бы нелицеприятные характеристики нескольких, непонятно почему соединённых вместе людей. Четырёх членов ПБ — Сталина, Троцкого, Зиновьева и Каменева, одного кандидата в члены ПБ — Бухарина, и ещё Пятакова, избиравшегося кандидатом в члены ЦК в 1921 и 1922 годах, избранного членом ЦК в 1923 году. Сами же характеристики, сделанные Лениным, сталкивали их не только между собой, но ещё и с остальными членами ПБ, ЦК.
Сталин: «Сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Троцкий: «Как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК (избранном на II съезде партии. — Ю.Ж.), но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
