Расположились отдохнуть в одной из пещер, которых в окрестностях города-курорта немало, и заодно, без посторонних ушей, начали обсуждать положение, созданное не столько первым, сколько вторым фрагментом ленинских характеристик. Сочли необходимым загодя найти решение, которое и стало бы удовлетворяющим всех ответом на диктовку 4 января. А так как в ней речь шла исключительно о должности генсека, надумали не перемещать с неё Сталина, а изменить функции Секретариата.
«И вот тогда, — рассказывал впоследствии, на 14-м съезде, Зиновьев, — у нас возникло два плана. Один план — сделать Секретариат служебным, другой — “политизировать” Секретариат в том смысле, чтобы в него вошло несколько членов Политбюро и чтобы это было действительно ядро Политбюро».
В конце концов остановились на последнем варианте. «Раз Секретариат, — продолжал Зиновьев, — получил такое громадное, решающее значение, может быть, лучше, чтобы в него входило два-три члена Политбюро. В числе этих трёх называли Сталина, Троцкого, меня или Каменева или Бухарина… Многие рассчитывали (в том числе и я), что товарищ Троцкий будет работать с нами и нам совместно удастся создать устойчивое равновесие»{368}.
Вроде бы о снятии Сталина, что подтвердил и Ворошилов, речь не шла. Наметили лишь смену состава «тройки». Непременное введение в неё Троцкого, которого все они изрядно опасались. И чтобы у генсека не возникло подозрений в сговоре за его счёт, Зиновьев поспешил известить его письмом, отправленным с Орджоникидзе{369}. В нем же сообщил только о беседе в пещере, умолчав о главном — о причине такого, чуть ли не конспиративного совещания. Правда, попросил Серго устно передать о существовании письма Ленина, связанного с работой секретариата.
Сталин раздражённо ответил 7 августа.
«Одно из двух, — писал он Зиновьеву и Бухарину, — либо дело идёт о смене секретаря теперь же, либо хотят поставить над секретарём специального политкома (политического комиссара. — Ю.Ж.). Вместо ясной постановки вопроса вы оба ходите вокруг да около вопроса, стараясь обходным путём добиться цели и рассчитывая, видимо, на глупость людей. Для чего понадобились эти обходные пути, если действительно существует группа («тройка». — Ю.Ж.) и если есть минимальная доза доверия? Для чего понадобились ссылки на неизвестное мне письмо Ильича о секретаре — разве не имеются доказательства к тому, что я не дорожу местом и поэтому не боюсь писем? Как назвать группу, члены которой стараются запугать друг друга (чтобы не сказать больше)? Я за смену секретаря, но я против того, чтобы был учинён институт политкома (политкомов и так немало — Оргбюро, Политбюро, пленум)»{370}.
После такой отповеди Зиновьеву и Бухарину пришлось оправдываться, объясняя своё поведение единственно расшатавшимися у всех нервами. «В Москве, — отвечали они, — не раз подымались разговоры, но разговаривать было трудно из-за раздражительности Вашей. Мы давно уже недовольны, но нарочно решили в Москве: сначала отдохнём, пусть нервы отойдут, потом поставим вопрос.
Письмо Ильича. Да, существует письмо В.И., в котором он советует (XII съезду) не выбирать Вас секретарём. Мы (Бухарин, Каменев и я) решили пока Вам о нём не говорить… Мы не хотели Вас нервировать…
Но всё это частности.
Суть: Ильича нет. Секретариат ЦеКа поэтому объективно (без злых желаний Ваших) начинает играть в ЦК ту же роль, что секретариат в любом губкоме, т.е. на деле (не формально) решает всё. Это — факт, который отрицать нельзя. Никто не хочет ставить политкомов (Вы даже Оргбюро, Политбюро и пленум зачисляете в политкомы!). Но действительное (а не фиктивное) существование группы и равноправное сотрудничество и ответственность при нынешнем режиме невозможны. Это факт. Вы поневоле (сами того не желая) ставили нас десятки раз перед свершившимися фактами. А положение (и с Троцким, и с разными «платформами») осложняется и недовольство в партии растёт (не смотрите на поверхность). Отсюда — поиски лучшей формы сотрудничества …
Ни минуты не сомневаемся, что сговоримся»{371}.
Такие события лета 1923 года — ещё до неудачи с германской революцией — и определили слишком многое к весне следующего. Во-первых, перегруппировку сил на вершине власти. Начало распада правящей «тройки», а вместе с нею и «семёрки». Выход из них Сталина со своими верными сподвижниками — Молотовым, Куйбышевым, Орджоникидзе. Приобретение Сталиным самостоятельной роли — не ниже, чем у Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина. Роли политического лидера. Во-вторых, обстоятельства вынудили Сталина отрешиться только от партийных забот. Принять участие в решении первостепенных экономических задач.
Но всё это произойдёт после 13-го партсъезда, на котором попытались в очередной раз всё поменять, ничего не изменяя.
На делегатов открывшегося 23 мая съезда закрытая читка «Письма» Ленина особого впечатления не произвела. Вернее, они безучастно внешне восприняли услышанное, даже не пытаясь как-то реагировать. Гораздо больше внимания уделили политическому и организационному отчётам ЦК, сделанным Зиновьевым и Сталиным, докладам Кржижановского и члена ОБ Андреева — о внутренней торговле и кооперации, Калинина — о деревне. Ждали в них слов о грядущих переменах. И такое отношение можно было понять.
Поначалу смерть Ленина отодвинула все проблемы на задний план. «На собраниях рабочих, — свидетельствовала сводка ОГПУ, чувствовалось опасение за судьбу РКП и советской власти… Лишь среди менее сознательной части рабочих, связанных с деревней (а такие составляли большинство. — Ю.Ж.), наряду с чувством сожаления по поводу смерти Ленина обозначились нездоровые взгляды антисемитского характера, выявившиеся в суждениях о том, что «после смерти Ленина у власти станут евреи» (видимо, имелись в виду Зиновьев, Троцкий, Каменев. — Ю.Ж.). Антисемитский характер носило большинство рассуждений в связи с оппозиционностью Троцкого и слухи о том, что причиной смерти Ленина являлась дискуссия»{372}.
Миновало четыре месяца, и всё вернулось на круги своя. Ничто не изменилось. Никакого просвета, никакого намёка на улучшение так и не появилось. Делегаты съезда не могли о том не знать. Обязано было знать и хоть как-то реагировать и руководство РКП, черпая знания из сводок ОГПУ. Те же со стоическим спокойствием сообщали:
Рабочие. «В мае по-прежнему отмечается сильное недовольство на почве задержки зарплаты в металлообрабатывающей, горной и лесной промышленности. Наряду с этим в районах, где вопрос с выдачей зарплаты урегулирован, на первое место среди причин недовольства выдвигается вопрос о низких ставках (Московский район). Наконец, одним из серьёзных вопросов становится рост безработицы и ввиду намечающегося острого брожения среди масс безработных (Киев, Одесса, Минск и др.)»{373}.
Крестьяне. «Вся политическая обстановка в деревне осложняется факторами, имеющими в основе определённые тенденции экономического характера: усиление зажиточных слоев в деревне и разорение бедноты (в последнем явлении кроется серьёзная угроза, ибо недовольство бедноты весьма легко переходит в стихийные выступления, ещё одиночные случаи которых уже налицо). В ряде губерний отмечаются разговоры среди бедняков, что “советская власть кроме нищеты ничего не дала”»{374}.
Давала сводка ОГПУ за май 1924 года и конкретные факты. «В Тамбовской губернии, — указывала она, — бедняки за обработку земли инвентарём кулака платят половину урожая. В Воронежской губернии кулаки берут за вспашку десятины поля 15 пудов ржи. В Полтавской, Волынской и Подольской губерниях берут за вспашку десятины треть урожая… На Урале нищенское положение крестьянства содействует росту проституции среди девушек 15–16 лет; крестьяне желали бы выехать в Америку… Весьма характерным для настроения деревни является ряд крестьянских выступлений»{375}.
В довершении всех бед на национальных окраинах страны назревали восстания. Так, в Горной Чечне прошло совещание аулов, на котором шла речь «о приближении момента освобождения мусульман от советской власти… русские должны уйти за Дон». В Туркестане не стихало басмаческое движение, в Урянхайском крае (Тува) с большим трудом удалось подавить мятеж белых офицеров{376}.
Уходить от экономических проблем, перераставших естественно в политические, на съезде и не пытались. Главный докладчик, Зиновьев, достаточно много внимания уделил положению в народном хозяйстве, хотя и облёк всё во вполне благопристойную форму, сняв тем самым всю имевшуюся остроту.
Но начал не с характеристики общей ситуации, её анализа, а с того, где действительно имелись успехи — с роста концессии. Сообщил, что Главконцесском уже заключил договоры с 15 немецкими фирмами, с 10 — американскими, с 17 — английскими, а всего с 55. Правда, почему-то не уточнил, чем же они все будут заниматься. Зато рассказал об иной форме сотрудничества с капиталистическим миром — о создании смешанных, то есть с участием советского капитала, обществ. Призванных заниматься преимущественно заготовлением и вывозом древесины: «Руссанглолес», «Руссголандлес», «Русснорвеглес», уже давших доход в размере 2,5 млн. рублей.
