мои родители прошли сей путь. Когда отец служил министром в правительстве Азербайджанской Республики, Амина снимала очень дорогой дом на Шан-Элизе. Но приход большевиков и арест отца вынудили ее перебраться в небольшой дом на улице Помп. Позже все переехали в эту милую квартирку на Луи-Буали. К этому времени дела на родине стали совсем плохи - большевики и не думали оставлять власть! Эта квартира была последним нашим удовольствием и началом худших дней. Ровно через год мы скатились к самой последней ступеньке и не избегли участи других, прошедших этот горький путь.
Через несколько дней после моего приезда в Париж Зулейха повела меня на встречу с Жозе. Он жил в художественной мастерской на улице Жан-Виало. В те годы эта улица напоминала деревенский пейзаж: маленькие домики утопали в зелени и цветах. Мы вошли в дверь, над которой была надпись «Плотник-столяр». Прошли во двор, где пахло деревом и опилками, слышались звуки пилы и молотка. Справа стоял маленький домик с застекленной верандой. Здесь и находилась мастерская Жозе. Зулейха считала себя тут своим человеком, поэтому толкнула дверь без стука. Дверь отворилась - Жозе никогда не запирал ее. Зулейха вошла, за ней и я. Меня волновала наша грядущая встреча с художником, очень хотелось познакомиться поближе с жизнью творческого человека, о которой имела весьма скудное представление.
Но то, что открылось моему взору, заставило пережить некую растерянность. В комнате был ужасный беспорядок. Кругом валялись какие-то предметы, тюбики с краской, громоздились табло, холсты и рамы, на разбросанных повсюду вещах лежал толстый слой пыли. Некоторые табло стояли на мольбертах, другие выстроились вдоль стен или были прислонены к мебели. Большую часть помещения занимал холст на подставке. Чтобы пройти мимо этого сооружение через все преграды, нужно было умение. Мастерская Жозе напоминала базар Пюсм, где мне довелось побывать несколько позже. Но сходство с базаром было очевидным. В мастерской стоял обогреватель с обломанной ручкой, кругом валялась одежда, пустая стеклянная тара, старая гитара с оборванными струнами, ваза из папье-маше с искусственными розами и прочий хлам. А от самой груды этого барахла исходил смешанный запах пыли, масляных красок и кофе, который приготовил для нас Жозе.
Посреди всей этой груды хлама, с палитрой в левой и кистью в правой руке, стоял мой будущий зять. На нем были штаны из грубой материи и чистая белая рубашка с расстегнутым воротом, откуда виднелась волосатая грудь. Широкий и плоский лоб делал голову Жозе несколько странной, довольно необычной формы. У него были миндалевидные глаза и длинные, как у лошади, ресницы. Внешне он походил на древних египтян: в нашем представлении они были такие же плосколобые, смуглые и широкоплечие. А по характеру он был довольно веселый малый, смешливый, как ребенок. Правда, за этой веселостью чувствовалась грубость и суровость. Говорил Жозе свободно и раскованно, не стесняясь в выражениях, как простолюдин и плебей. Но мог быть и учтивым. Такой расклад сбивал меня с толку. Жозе был словоохотлив и улыбчив. Казалось, он способен и черта к себе расположить. А уж какой он был художник! Его мастерство не вызывало сомнений и очаровало меня. Жозе так обаял меня искусством, что я перестала замечать и толстый слой пыли в комнате, и пятна масляной краски на грубых штанах. Эти вымазанные краской штаны стали для меня символом художественного мастерства. Я поняла, что для настоящего художника чистота и порядок не имеют никакого значения. Правда, когда в дальнейшем мне довелось познакомиться с опрятными и чистоплотными художниками, я изменила свое мнение.
Увидев нас, Жозе отложил палитру, кисть, и подошел ко мне. Он долго и внимательно разглядывал меня. Совсем как лошадь, выставленную на продажу. А потом довольно произнес: «Хорошая девушка!» Затем, раскинув руки для объятия, Жозе подошел к Зулейхе. Очень скоро я увидела, как переменчив нрав Жозе. Он, подобно ребенку, мог и плакать и смеяться одновременно, был по природе человеком очень эмоциональным. Радость при нашей встрече скоро сменил раздраженный крик.
- Ладно! Ладно, скажи, когда ты, наконец, поговоришь с отцом... я не считаю свою семью недостойнее твоей. Возможно, даже наоборот. Конечно, я не из семьи бывших нефтяников, но... - ударив кулаком по столу так, что задрожала посуда, возмущался Жозе.
Его грубость и неучтивые слова о нашей семье неприятно удивили меня. А Зулейха, наоборот, была невозмутима. Она преспокойно ответила своему шумливому испанцу:
- Ты сам знаешь, что дело не в семье, а в вероисповедании.
- Болтовня все! При чем тут религия? В моей семье все такие же католики, как в твоей мусульмане. Думаешь, моя бедная матушка будет в восторге от такой (тут он осекся посмотрев в мою сторону). от иностранки, которую я ей предоставлю в снохи? Я решил. Теперь ты решай.
- Жозе говорил, как настоящий грубиян. Но, когда речь шла о его матушке, он всегда прибавлял слово «бедная». Возможно, хотел подчеркнуть ее вдовство.
Заносчивая Зулейха была растерянна и подавленна. Она пасовала перед своим избранником. Видеть ее такой было непривычно, и мне, если честно, это доставило удовольствие. Выходит, она и перед отцом проявит слабость. Нет, не хватит у нее духу перечить ему! Значит, Зулейха вовсе не так тверда, как мы думали! Хвальбушка!
Зулейха попыталась исправить положение и, изменив тон, сказала:
- В нашем обществе не говорят на языке извозчиков...
- Это в каком таком обществе? Ты же сама рассказывала мне о ваших диких обычаях! Предупреждаю тебя, детка, терпеть твое притворство больше не буду. Или я - или твой отец! Выбирай!
После таких слов продолжать разговор не было смысла. Жозе налил себе стакан красного вина и выпил его залпом. Поняв серьезность разговора и осознав свое поражение, Зулейха, вздохнув ответила:
- Хорошо, обещаю, что завтра или послезавтра. Словом, до конца недели переговорю с отцом.
То ли от этих слов, то ли от выпитого вина Жозе накинулся на Зулейху, сидевшую на софе. Они стали обниматься, целоваться, да так жарко, что забыли о моем присутствии. Я забеспокоилась: они забывали о приличиях! Если так пойдет дальше, я могу стать свидетельницей их соития. Упаси Бог! Совершенно растерявшись, я стала искать место, где спрятаться, но тут вдруг услышала слабеющий голос Зулейхи:
- Выйди, прогуляйся немного по улице. Там так много красивых мест! Минут через пятнадцать вернешься.
Я поспешила к двери. Хотелось поскорее уйти и не видеть этого срама.
- Вот, наконец, ты и познала «прелести» свободной жизни, - думала я. - Любуйся на это бесстыдство!
У самых
