с ума? Как ты могла допустить такое до свадьбы?
Ведь даже моя кузина Гюльнар, эта распутница, оставалась девственницей до свадьбы. Разве есть пример более убедительный?
- Слушай, дорогуша, - Зулейха глубоко затянулась и выпустила дым одновременно из рта и носа, - хочу тебе напомнить, что благодаря Октябрьской революции нам представилась счастливая возможность оказаться в Париже. А все бестолковые обычаи выброшены на свалку!
Сделав короткую паузу, она продолжила:
- На днях я отведу тебя в его мастерскую. Он художник, и уже достаточно зрелый мастер. - Кивнув в сторону Марьям, Зулейха добавила: - Не знаю, почему эта госпожа не хочет с ним знакомиться.
- Ты же понимаешь. Шамси... Марьям, сказав это, опустила голову. В ее речах и повадках присутствовала традиционная бесхребетность. Бедняжка терзалась между жестоким мужем и упрямой сестрой.
- Да, конечно! Снова этот Шамси. Интересно, аристократом в каком колене изволите его считать? Как же он может породниться с христианином, бедным и безвестным художником?
Зулейха передернула плечами, и ее серьги тихонько зазвенели.
- Думайте о Жозе, что вам угодно. Мне безразлично, я все равно выйду за него замуж. Подумать только: Азербайджанская аристократия презирает творческого человека. Кстати, напоминаю вам, что наш дед вовсе не был родовит. И ему просто повезло, когда, роясь в своей каменистой земле, он наткнулся на нефть. Благословенный черный фонтан, забивший из-под кучи камней, не сделал его кровь благородной. И еще хочу напомнить вам, что всю эту нефть, до последней капли, у нас отняли и никогда нам не вернут, как бы мы, глупые беженцы, об этом не мечтали. Кроме чудных воспоминаний и горсточки надежды у нас ничего не осталось. Да, дорогие мои, нефтяные принцессы! Ваши карманы полны лишь несбыточными мечтами.
Красноречие Зулейхи било фонтаном. Она осыпала оскорблениями всех мнимых и действительных аристократов, мусульман всего мира, всех правых и неправых. Затем подошел черед богачей и знати, сталкивающих народы в кровавых битвах и лицемерно прикрывающихся именем милостивого Господа. И все ради своего благополучия! Она сыпала проклятия на религии, делающие людей врагами и по ее пламенной речи было видно, что Жозе, действительно, любим ею. Я четыре года прожила в мире, заполненном революционными лозунгами. «Религия - опиум для народа!» или «эксплуатация человека человеком» - от таких полупонятных слов закладывало уши. Где правда, а где ложь? А теперь, слушая обжигающую сердце речь Зулейхи, я невольно соглашалась с ней. Хотя сама никогда не осмелилась бы перечить отцу. Я не обладаю той твердостью и решительностью, которая свойственна Зулейхе... Правда, когда отец был в заключении, я подпала под влияние новой идеологии и даже носила на груди значок с изображением Ленина. Но эта дурь скоро прошла. Мне объяснили, что дочери арестованного «классового врага» негоже носить портрет идеолога революции, ставшей причиной всех несчастий нашей семьи. Меня убедили, что все наши беды и лишения связаны с большевистской революцией. Потому-то портрет Ленина вскоре был отстегнут, и я вернулась к прежней морали, разделив с родней общие заботы.
Первая ночь в Париже сопровождалась бессонницей, вызванной волнением и впечатлениями того незабываемого дня. Весь вечер пришлось выслушивать бестолковую и пошлую болтовню Шамси. Были шутки и смех. Говорили о скачках, спектаклях, моде и нарядах, вспоминали чьи-то сплетни, обсуждали женщин легкого поведения. Я была под впечатлением от милой квартиры, красавицы-мачехи, обхождения воспитателей и прислуги, невольно сравнивая все это с «той» жизнью и ощущая разницу с ней. Разве там, на родине, где разрушительные перемены стерли все прежние понятия об интересах и нравах, такие беседы кому-то необходимы? Станет ли нищий и разутый человек думать о модной одежде? Придет ли на ум тем, чьи близкие томятся в тюрьмах, думать о любовных интригах? Там, на родине, магазины и лавки пусты, люди испытывают трудности из-за отсутствия электричества и живут в постоянном страхе от распространяемых жутких слухов. Все это делает жизнь невыносимой. Всего три месяца назад я жила на совершенно другой планете, где в семьях пытались, но не смогли сохранить тысячелетние традиции ислама, где мир был заполнен революционными лозунгами и воззваниями. Я жила среди всей этой революционной суматохи и слышала призывы нового учения. Еще чуть-чуть, и пошла бы по иному пути. Будь я чуть смелее...
А здесь совсем иной мир, жизнь в котором течет спокойно и размеренно. И она вытаскивала меня из прошлой, суровой и жестокой жизни. Теперь я могла видеть разницу между бедой и счастьем, жизнью и смертью, горем и радостью всем, чем наполнен мир. Я думала о миллионах, миллиардах людей, живущих в мире, где постоянно сталкиваются противоречия, о судьбах этих людей, о том, что неведомо мне. На меня нахлынула мощная волна жизни, будя желание познать все ее пути, пройти через пламя, испить из всех источников, даже наполненных ядом. Эта новая, неведомая прежде волна жизнелюбия заронила в душу и некую новую печаль. Последние годы я часто об этом думала. То была печаль грядущей старости. Мне еще не было двадцати лет, а я ежечасно, ежедневно думала о ней. Я чувствовала, что старею! Как и всякая женщина, разглядывала себя в зеркале, подолгу изучала все складочки и морщинки на лице, представляя их в будущем, когда они станут больше и глубже. Когда-нибудь у меня пожелтеют и выпадут зубы, поседеют волосы, притупятся чувства и желания, изменится вся внешность. И я не буду знать любви.. Я уже однажды обжигалась о ее пламя. В моей короткой жизни была ее горечь. Потеряв любовь к Масарину, я наткнулась на любовь немилого человека. Вспомнив, вдруг, о том, что через несколько дней может состояться встреча с Джамилем, я невольно вздрогнула и вскочила с места. Как человек, испытывающий жуткую боль, я медленно опустилась на кровать. Слезы хлынули из моих глаз. Я подавляла рыдания, чтоб не разбудить Зулейху. Наверное ей снится Жозе, и они отдаются своей любви. А может быть любовный дурман мешает ей видеть истину?
Я плакала и за себя и за своего несчастного мужа. Мы оба были жертвами. Мы невольно мучили друг друга, причиняя боль и страдания. Но, кажется вновь повторяюсь. Хотя это истинная правда - мы оба не виноваты в том, что произошло. Тем не менее, я не могла его любить. Могла лишь презирать.
Ту первую ночь в Париже, проведенную в сомнениях и надеждах, безверии и радости, я и сегодня считаю переломной в своей жизни.
Наутро началась серьезная работа над моей внешностью. Когда я вошла в спальню мачехи, чтобы поздороваться, она оторвалась от
