всех, вынесла бы все. Но выносить Джамиля не было мочи!
После того, как повидалась с отцом, я обернулась к своему восьмилетнему братишке. Разумеется, после четырехлетней разлуки он позабыл меня и не узнал. На его лице была улыбка, но не чувствовалось никакой радости. Этот белокожий мальчик был настоящим представителем «белой расы». Он был похож на свою мать, уроженку Северного Кавказа. Мы же, черноглазые и чернобровые, отличались восточными чертами внешности. И мы представляли свою расу. И лицами своими, и кровью, что текла в наших жилах.
После я познакомилась с новыми членами нашей семьи. Вниз по лестнице шел воспитатель моего брата. Это был пожилой мужчина с глазами навыкате. У него были невероятно кривые ноги, и шел он очень медленно. Внизу, у лестницы стояли повар и служанка. Увидев меня, эти французы очень эмоционально выразили свои чувства:
- Ах, мадмуазель так юна и уже замужем?
- Мадам... Какие у мадам чудесные глаза!
Это было приятно слышать. Да, в те времена было принято говорить приятные слова. Тогда французы не гнушались ролью прислуги. Не то, что нынче. Конечно, служанка - не очень-то хорошая профессия. Но чем лучше работа машинистки у какого-нибудь взбалмошного начальника или работа на заводе? Что в них хорошего? Просто, люди почему-то отдают предпочтение новым профессиям. В достопамятные прошедшие времена не было социального обеспечения, зато была французская прислуга...
Чувствую, что для сравнения мне не раз придется произносить эти слова - «в те времена». Думаю, прошлое вспомнится не раз. Ведь за прошедшие полвека произошли такие перемены! Словно мы уже живем в другом мире. Мир так изменился! Не стоит перечислять всех перемен -их слишком много. Но один пример я все же приведу. Вдоль улицы Луи Вуали, тянущейся к бульвару прежде была крепостная стена. Когда начинало смеркаться, мы боялись ходить в ту сторону. Говорили, что там скрываются какие-то весьма опасные люди. На другой стороне был парк Мует, но и его нельзя было с уверенностью назвать местом отдыха. Чуть ли не под каждым кустом парка обитали «сатиры». Мы боялись их до смерти. Итак, мы жили между двумя опасными территориями: с одной стороны «крепость», с другой парк «сатиров».
Мое приобщение к парижской жизни началось с того момента, как мы с сестрой Зулейхой оказались в ее комнате. Войдя в комнату, Зулейха огорошила меня и Марьям: она достала из выдвижного ящика шкафа мундштук, вставила в него сигарету и закурила, приняв надменный вид. Глубоко затягиваясь и не обращая внимания на мой кашель, Зулейха с гордостью произнесла:
- Скоро я выхожу замуж!
- Замечательно! - воскликнула я с радостью. Это известие было для меня вдвойне радостным. Во-первых, замужество, создание семьи, бесспорно, дело хорошее. К сожалению, моему неудачному браку способствовали тяжелые последствия Октябрьской революции. Второй причиной моей радости было то, что и Зулейха, наконец, выходит замуж. Ведь я в свои семнадцать лет уже два года как замужем.. А она еще в девицах. Это неправильно. Такое положение дел противоречит не только нормам ислама, но и национальным обычаям. Я была рада, что сестра на пороге новых, приятных перемен в своей жизни.
- А кто же твой жених? Он с Кавказа?
Париж был переполнен эмигрантами из бывшей Российской империи, со всех ее концов. Было тут немало и выходцев с Кавказа.
- Нет, милочка. Зачем мне кавказец? Мой жених испанец, настоящий католик.
Я была потрясена. Своим решением Зулейха нарушала традицию и обрела себя на муки в аду! Придя в себя, я спросила:
- А что говорит отец?
- Что? Отец? Не съест же он меня! Я уже взрослая. Да и Баку остался очень далеко. Какие еще обычаи? Все изменилось. Об отце не беспокойся. На днях я поговорю с ним, расскажу ему о своем Жозе.
В уверенной речи Зулейхи чувствовалось некое хвастовство. Но, по чести сказать, сестрица моя была не робкого десятка. Я, безвольная и слабохарактерная, всегда завидовала ее решительности. Тут заговорила Марьям, такая же застенчивая, как и я.
- Я бы никогда не осмелилась.
- И я не смогла бы, - поддержала я Марьям.
Я знала, что говорю. Не я ли показала самый горький пример слабости и безволия? Нерешительность не позволила мне когда-то убежать с Андреем Масариным. Андрей тоже был христианином (к тому же самым-рассамым!). Он был революционером, большевиком. Я могла бы уехать с ним. Но страх держал меня и парализовал мою волю. Став женой Джамиля, я еще раз показала свою бесхарактерность. Страх всегда преследовал меня, был моими самым жестоким врагом. Именно из-за него я испортила себе жизнь. И сегодня, как и раньше, я ненавижу, презираю в себе это чувство.
Иногда нам приходится делать выбор. Это происходит тогда, когда избранный нами путь вдруг оказывается развилкой. То, опасаясь, трусливо и осторожно, то, не подумав, вслепую, движемся мы по этому пути. А когда оказываемся на распутье, топчемся в нерешительности, не зная, куда же идти дальше: влево или вправо? Где, в какой стороне удача? Но вдруг там беда? Успокаивает то, что всего не предусмотришь, и время все ставит на свои места. Вот и Зулейха была сейчас на распутье. Но она уже приняла решение и была им довольна. Она знала, что делает.
- Но ведь он христианин, - заметила я несмело, - он ничего не знает об исламе. Может быть, даже враждебен к нему. Ведь христиане и мусульмане то и дело воевали.
- Значит, мы, мусульмане, заблуждались, - упрямо ответила Зулейха, стряхивая пепел с сигареты. Этот пепел будто сыпался на прах миллионов христиан и мусульман, павших в битвах. Она стряхивала пепел на католиков Фердинанда и Изабеллу, изгнавших мавров из Испании, на воинов Жуана Австрийского, уничтожившего турок у Лепанта, на войска польских королей, бивших турецких воинов у Вены. На все Крестовые походы! Пепел от сигареты Зулейхи накрыл их всех, а ее любовь к Жозе превратила все кровавые битвы в детские забавы. Может быть, эти люди на самом деле совершали глупости долгие века? Марьям спросила:
- А ты не ошибаешься, выходя за него замуж?
- Я никогда не ошибаюсь. Знайте, вы, несчастные темные и отсталые глупышки, что мы уже полгода любовники.
То, что сказала Зулейха, было подобно удару молнии. У нас пересохло в горле. Мы таращили глаза на Зулейху, не зная, что сказать. Ведь обычай требовал сохранять невинность до свадьбы. И это было свято, как священная Кааба Мекки. Я, волнуясь, возмущенно закричала:
- Ты сошла
