в раннем детстве возился со схемами и описаниями боёв и походов. А Моцарт в пять лет давал концерты. А…
Нет, что бы там ни говорили, а пять лет для настоящего человека – это очень и очень… Ну и не то чтобы много, но и не мало. В пять лет тоже можно сделать кое-что настоящее. Если, конечно, человека научить и потом хоть немного ему доверять.
– Вот у нас на Розовой Земле и решили учить детей с четырёх лет. Как человек выходит из яслей, он и начинает учиться по-настоящему.
– А это… не очень трудно?
– Чего ж тут трудного? Тебе трудно читать интересные книги? Гонять мяч ведь не трудно же? А почему? Потому что это доставляет тебе удовольствие. А разве не доставляет удовольствие всегда узнавать новое? А узнав, применить его в деле. Так что, как видишь, у вас только начинают учиться, а на нашей Земле ребята уже кончают арифметику и грамматику, естествознание и историю и приступают к настоящим наукам.
– А эти, выходит, не настоящие? – сердито спросил Юра, потому что ему показалось, что Тэн слишком уж загордился своей Розовой Землёй, и своими ребятами, и своими школами. Пусть, конечно, у них так всё здорово, но задаваться этим всё равно не стоит. Даже космонавтам. И даже не простым, а голубокожим.
– Нет, зачем же… Тоже настоящие, но они – общие. А у нас науки более… точные, что ли. Возьмём химию. У нас в школе химия не одна. У нас и органическая, и неорганическая, и физическая, и квантовая. А каждая из этих химий разделяется ещё на отделы. Вот так и идёт изучение…
– И у всех так?
– Конечно! Только ведь изучение изучением, а практика практикой. Изучаем химию – и сразу работаем возле приборов и установок.
– Это в семь-то лет? – воскликнул Юрий.
Тэн долго смотрел в его возбуждённое, недоверчивое лицо и с достоинством, но чуть-чуть с сожалением ответил:
– Я же тебе говорю, что человека нужно не только учить. Человеку нужно доверять! У нас научились доверять. Даже семилетним. Даже пятилетним. Понимаешь?
– Это понятно. Но пятилетние у вас… Просто так учатся?
– Зачем ты так? – с горечью протянул Тэн. – Ведь я же серьёзно.
– Так и я серьёзно.
– Нет. Даже пятилетние и восьмилетние на практике ещё не работают, а вот десятилетние обязательно помогают студентам. А потом работают самостоятельно. Потому что их научили и им доверяют.
Нет, всего этого Юра ещё не мог понять. Он чувствовал, что это здорово, когда тебе доверяют, верят, что ты настоящий человек и что ты способен на что-то дельное, хорошее. Но он не мог представить себе, что ему бы самому не то что в первом классе, а даже теперь, уже шестикласснику, вдруг доверили бы работу на каком-нибудь станке или приборе.
Выходило, что доверие не только даёт, но оно и требует. Выходило, что доверие не только лёгкая и радостная вещь, но, оказывается, ещё и серьёзная, трудная обязанность. Выходило, что доверие мало заслужить, его нужно оправдать.
Ох, сколько не то что нового, а скорее непривычного стояло за этими словами голубого человека!
Возникли мысли, что хотя и Пушкин, и Суворов, и Моцарт – это всё гении, особые люди и, конечно, равняться на них нечего, потому что такие рождаются раз в столетие, но всё-таки и самые обыкновенные земные люди могут добиться прямо-таки сказочных успехов.
Наверное, раньше Юра не согласился бы с этим и сказал Тэну: «Это всё фантастика!» Но сегодня сказать так он не мог. Не мог ещё и потому, что уже подумал о том, что ведь во времена Пушкина, Суворова, Моцарта не было радио. Не было телевидения. Не было машин. Настоящей химии.
Так как же можно и нужно учиться теперь? Да, Юра всё-таки понимал – Тэн прав. Начинать учиться можно и нужно гораздо раньше, чем это делается до сих пор на Голубой Земле. Пожалуй, если честно, так он уже потерял целых три года. Ведь он научился читать ещё в детском возрасте, когда ему было пять лет. Хотел – читал, не хотел – не читал. Потом, в школе, его заново начали учить азбуке, умению читать по слогам. Ясно, что учить то, что уже знаешь, – смешно. И Юрка не учил. Он баловался на уроках, на переменках, дома. А учительница всё равно ставила ему четвёрки или пятёрки, потому что он-то ведь знал то, чему его учили. А ведь отметки ставят не за красивые глаза, а за знания.
Ну а потом, во втором классе, ему казалось, что знания даются просто так. Ни за что. А отметки ставятся за то, что знал уже раньше. Наверное, поэтому ему всё время не хватало каких-нибудь получаса, чтобы выучить уроки, пятнадцати минут, чтобы решить неполучающийся пример. Так и вышло, что вместо четвёрок и пятёрок он стал получать уже тройки, а потом и двойки. А учительница стала ругать его и называть лодырем. А сам Юрка этого не чувствовал. Просто он по-прежнему был таким, каким бывал и в садике, и в первых классах школы. А вот требовали с него уже совсем по-другому, не так, как в садике или в первом классе. И это казалось несправедливым. Он думал, что к нему придираются.
Из-за того что учительница «придиралась и не давала жизни», Юрка то злился на неё и совсем не делал уроков: решал, что он всё равно уйдёт работать, а рабочему человеку очень уж больших знаний не требуется и, значит, можно не учиться. А то, наоборот, как бы мстя учительнице, вызубривал уроки и со злостью отвечал ей на четвёрку, а то даже и на пятёрку. Но вызубренное быстро забывалось, а любви, уважения к таким знаниям не оставалось.
В пятом классе пошло ещё хуже. В пятом классе был уже не один, а несколько учителей и учительниц. Отговориться тем, что к нему придираются, Юрка не мог: причин для придирок у новых учителей просто не было. А двойки в Юркином дневнике были, и отец, раньше немного веривший и придиркам учительницы, и невезению, и вообще всяким Юркиным отговоркам и оправданиям, теперь верить отказался. Он сказал прямо:
– Ты лодырь. Я в твои годы…
И пошло-поехало!
Вот почему Юрий вздохнул ещё горше: что ни говори, а доверие – вещь хорошая, если… Если самому хочется оправдывать это доверие. А если не очень хочется, так лучше пусть без доверия… Как-нибудь уж по старинке… Как на Голубой Земле…
И в то же время ему страшно,
