— Скрипишь?
А молоденькая, маленького роста сестра Зоя колола просто по-божески. Долго растирала мягкими теплыми руками кожу, смягчала ее влажной ватой, прилаживала, клоня набок, иглу и медленно погружала ее в тело. В такие мгновенья Егор благодарно думал: «Талант!»
Ночью его давило, корчило в сухих спазмах удушье. И только мозг — великий дар жизни — сопротивлялся. Егор как-то чувствовал тоску по работе, побывал в райсобесе, где на его месте сидела пожилая внимательная женщина — Мария Федоровна Королькова. Его особенно беспокоило одно темное, путаное дело некоего Лыбезина, приехавшего совсем недавно на место жительства в Глебов из Починка. Лыбезин просил пенсию, собрал справки, все подтверждалось, стаж получался как раз по форме, но что-то Марию Федоровну удерживало: то ли юркие, нагловатые, масленые глаза просителя, то ли дефект в бумажках, и она указала Егору именно на это дело, как опытному человеку, съевшему зубы на таких вопросах.
— Сдается мне, Егор Максимович, что он мутит, — сказала она, с надеждой глядя в зоркие суженные зрачки этого непримиримого ко злу человека.
Егор, испытывая прилив сил, углубился в бумаги. Он просидел над ними четыре дня, связался с тремя пунктами по телефону. В одном месте, в Зяблове, в райцентре этой же области, запнулись, подтвердили скороговоркой, что был такой, работал и что именно в указанное время. Егор нюхом почуял, что это ложь, и выехал туда.
Вернулся на другой день совсем разбитый, с запалыми глазами, но оживленный, сказал Корольковой:
— Липа. В Зяблове этот Лыбезин никогда не работал. Надо передать на него материалы в суд. Там еще Никитин есть, он ему устроил.
Лыбезин утром явился к Егору в дом.
В прихожей они стояли друг перед другом — высокий, с опущенными плечами и заостренным лицом Егор и круглый, крепко сложенный человек с голым румяным черепом, — он с лютой, вражеской, дикой ненавистью шептал (потерял голос, перекушенный злобой) Егору в непреклонные глаза:
— Правду ищешь! Сдохнешь, почернел весь, смерть ходячая. Запомни: Лыбезин не простит, на том свете достану, мертвого в куски изрублю! У-у, отродье! Топтал бы, погоди, отплачу, гад!
Егор, чувствуя наплыв тошноты, Пересилил ее, сломал того взглядом и, бледный, произнес так, что Лыбезин отскочил к двери:
— Я не мертвого, я живого найду. Хоть на Сахалине. Хоть под землей. Уходите отсюда! Уходите!
А дома одинаковые, похожие один на другой, разматывались дни. Варвара по-прежнему после работы считала рубли и трешки, прятала их от Егора; стала поздно возвращаться и засыпала сразу, как только ложилась.
Егор прозрачно догадывался, что отлучки жены из дома куда-то в верхнюю часть городка связаны с любовными делами. В сердце не рождалась ревность, как в былые годы, а когда-то он чуть не убил кирпичиной своего соперника!
В следующую субботу, после базара, Варвара принесла долгожданную телеграмму от Людмилы: «Едем устраивать свадьбу».
Об этом-то как раз Егор почему-то никогда и не думал. Смотри — уже свадьба!
Варвара сказала ему:
— Приберись как следует. Сходи в баню, в парикмахерскую. Культура едет!
— Да, да, — забеспокоился и разволновался Егор, а сам все никак не мог осмыслить, что значит «устраивать свадьбу». Он все еще считал дочь девчонкой.
* * *
Гости явились в дом, как набег татар, во второй половине дня в воскресенье. Они были хорошо одеты и молоды. Все они — их было восемь человек вместе с Людмилой — галантно здоровались и с ним, и с Варварой.
Одетая в тесное зеленое платье, Варвара услужливо кивала парням и девушкам, в особенности высокому, хорошо упитанному молодому человеку в куртке на «молниях», — ему и улыбалась в придачу.
Едкий запах цветочного одеколона, распространенный Варварой, с этих минут потонул в каких-то нездешних, тонких и дорогих запахах, которые привезли молодые.
— Знакомься, папа, это Лера, — сказала своим мягким голосом Людмила, подводя к Егору упитанного парня в куртке. — Знаешь, у него очень звучная фамилия: Гвоздев. Мастер спорта, футболист. Вот, мой муж теперь, — она немного смутилась.
— Сражается как бог, — сказал парень в вельветовой паре и с золотым зубом. — Устилает пути голами.
— Здравствуйте, Валерий, — сказал Егор, пытаясь по возможности крепко сжать его руку, чтобы не показать своей слабости. И, улыбаясь его завидному здоровью, симпатичной внешности, прибавил уже как отец, внимательно присматриваясь: — Вон вы какой!
«А вы не такой, как я думал», — сказал взгляд Гвоздева.
— Из каких мест родом сам?
— Его места, папа, юго-запад Москвы, — сказала Людмила, небрежно, невнимательно, скользяще улыбаясь и мужу и отцу.
— А батька-то живой?
— Живой, что ему, — сказал Гвоздев. — Мой батька хитрый: следит за собой дай-то боже. Сто лет проживет.
— Вы очень даже хорошая пара, — сказала Варвара, не по-родственному, интимно улыбаясь Гвоздеву и Людмиле с той грубой развязностью молодящейся и малоразвитой женщины, считающей, что и она не лыком шита. — Очень даже симпатичная.
Приехавшие сразу стали ходить по дому, топать ногами, передвигать стулья, курить. Они потребовали горячей воды, чистые полотенца.
Варвара металась по дому — ей нравилось принимать гостей. Егор, тоже испытывая бодрое и деятельное состояние духа, с нетерпением ждал случая, когда Людмила кончит умывание и с ней можно будет неторопливо поговорить. Он ходил из угла в угол в кухне и внимательно прислушивался к быстрым, отрывистым голосам молодых людей в коридоре, около умывальника.
К нему подошел Лера в одной тенниске, и Егора снова поразило его здоровье. Он с хорошей завистью смотрел на эту чужую жизнь, на его крепкое молодое тело.
Лера закурил.
— Ты что, спортсмен? — спросил Егор уже без вежливого «вы».
— Тружусь. Дали мастера.
— Кончил школу?
— Восемь классов. Мне надоела эта зубренция.
— А спорт не надоел?
— Смешной вопрос. Я же пока король. А потом — это же развеселая жизнь! Я побывал почти во всех странах.
— Ездить, конечно, интересно, — согласился Егор.
Лера посмотрел на него с какой-то странной улыбкой:
— Спорт — основа жизни. Вам тоже вообще-то надо заниматься спортом. Не помешает.
— Не всегда удается, — сказал Егор.
Расхаживая, трогая вещи, Лера поделился своими мыслями о Глебове:
— Городишко дрянь. Плохие дома, кучи мусора, пива нет. Россия еще не устроена как следует.
Из-за открытых дверей тоненькая черноволосая и очень хорошенькая гостья сказала:
— На улице много лозунгов. Странно: лозунги и жизнь несовместимы.
«Спокойно, — сказал себе Егор, — эти восемь не свалились с облака, они среди тысяч своих же сверстников, которые думают иначе. Их надо понять».
Лера сказал вдруг иным, думающим и сердитым голосом:
— Кривляться, однако, просто. Это мы мастера.
— Надо много пожить, — сказал Егор, — чтобы совместить.
Лера пожал одним плечом, развел руками и вышел из кухни. А из другой комнаты явилась Людмила, яркая, ослепительная. На ее узких покатых плечах лежали прекрасные распущенные каштановые волосы. Словно выточенные, длинные, гибкие ноги были оголены выше колен. Егор протер глаза: не снится ли это?!
Людмила подошла близко к нему, оглянула с ног до головы и сказала укоризненно:
— Ты постарел, папа. Надо чаще бриться и заниматься зарядкой. Лера верно говорит. Знаешь, это очень помогает.
— Садись, Людочка, хочу поговорить с тобой.
— Потом, потом, папа!..
И тут же, забыв о нем, веселая и равнодушная, она исчезла в доме.
Егор сел на стул и положил на колени руки: они казались очень тяжелыми.
Третьи сутки подряд, без перерыва, дом гудел, как пчелиный улей, куда залезла медвежья лапа.
Любители попить на дармовщинку, глебовские жители опухли от опохмелок. Даже крепкий на это дело Алексей Сивуков и тот размяк, отодвигал граненый стакан, услужливо подсовываемый ему Варварой, бубнил:
— Упитой я. Больше не вбираю.
Лишь один человек был трезвым на свадьбе — сам Егор. Он тоже выпил приличную дозу, но хмель его не брал и не туманил голову, и она оставалась ясной. Рядом с Егором, как часовой, сидел Осип, он не очень-то вежливо отстранял руки, которые то и дело тянулись с бутылкой к рюмке отца невесты.
Но Осип напрасно заботился: Егор больше не бросал взгляда на рюмку — та стояла который час только пригубленная. Иногда Егор делал два-три глотка легкого сухого золотистого вина, а к водке не притрагивался. Все трое суток вынашивал надежду поговорить с глазу на глаз с Людмилой, но дочь ускользала от него, как будто догадывалась и не хотела этого. Опять наползли в дом те, кого он разогнал совсем недавно, — родня жены. С клочковатыми, мыльного цвета волосами, окольцевавшими белую, точно блин, плешь на крупной голове, родной брат Варвары, Михаил, часто порывался с поцелуями к пасмурному Егору. Но Осип верно исполнял свою должность телохранителя. Он шевелил черный кулак и глухо советовал:
