– «962»-й, какая цель у «Грачей»?
– Гребень хребта перед твоим шестым хозяйством.
Но пока комбат вел переговоры с Кашаевым, бомба со стабилизирующим парашютом, третья по счету, упала рядом с шестой ротой, разрыв пришелся на мягкую породу и выбросил над хребтом фонтан земли и щебня, облако желто-коричневой пыли, прикрывшее на минуту людей. Ремизов сразу же вышел на связь, у него обошлось без потерь, но голос был тревожным, пара штурмовиков снова заходила на боевой курс. Весь гребень хорошо просматривался с высот, которые занимали и комбат, и командир полка, и картина происходящего стала очевидной. Эфир немедленно взорвался десятками сообщений, отовсюду летели зеленые ракеты, обозначавшие со времен отечественной войны своих, но авианаводчик, работавший с полком, никак не мог достучаться до этих закованных в дюралевую броню всадников апокалипсиса. Вдруг все замерло. От пикирующего штурмовика оторвалась еле видимая точка, и те, кто видел и понимал, что происходит, внезапно осознали, что изменить уже ничего нельзя. Усачев всматривался в двенадцатикратный бинокль, перед глазами в линзах вздрагивала высота, бежали люди, внезапно все это закачалось и превратилось в одно большое грязное облако. В горле пересохло, заныло и остановилось сердце, шестая рота упорно притягивала к себе несчастья, две недели назад ее рвали осколки артиллерийских снарядов, сегодня накрыли авиационные бомбы. Шли и тянулись долгие секунды, эфир молчал, никто не решался первым нарушить эту казавшуюся священной тишину.
– «Альбатрос», я – «Дрозд», прием! – Скрипучий глухой голос, которому будто бы не хватало кислорода, неуверенно прокатился по десяткам наушников.
– «Альбатрос» на связи! – почти закричал Усачев.
– Бомба рядом легла. Людей проверил, раненых нет.
– Понял тебя. – На самом деле Усачев ничего не понял, прямое попадание, которое он наблюдал, никому не оставляло ни надежды, ни шансов. И запоздавшая нервная дрожь, пробежавшая по всему телу, самым лучшим образом это подтвердила.
Полку дали команду ждать дальнейших указаний. Штаб дивизии, который работал с авиацией, выяснял причины нелепой ошибки, уточнял координаты всех подразделений, участвующих в операции, заново организовывал взаимодействие с «Грачами», проверял коротковолновую радиосвязь. Брать на себя ответственность не хотел никто, летчики настаивали, что в полетном задании им указали именно эту цель для бомбометания, попробуй разберись, что произошло на самом деле.
Но после трех часов дня через позицию Ремизова прошла первая рота разведывательного батальона с легким позывным «Ветерок». У нее была другая задача. Где-то в ущелье, сразу за перевалом, упала сбитая «вертушка» и разведчикам поручили найти экипаж и сжечь машину. Здоровые крепкие парни шли молча, твердо, и, что поразило Ремизова, будучи ровесниками его солдат, в отличие от них, они не выглядели вчерашними школьниками. Их лица внушали уважение и уверенность в том, что они знают, что делают. Каждый из них был самостоятельной боевой единицей настолько, что, оглядывая собственный ограниченный контингент, командир шестой роты почувствовал невольный укол зависти к своему коллеге. Комков, Сегень, Кадыров, Хатуев, Мец, Стансков, Яресько, Джураев… Дети и своих народов, и одной огромной страны, заброшенные на голый каменистый хребет Гиндукуша, – это и есть его рота. Но часом позже «Ветерок» напоролся на засаду, еще через два часа восемь убитых разведчиков лежали, завернутые в плащ-палатки, на разбомбленной высоте шестой роты, здесь же лежал изорванный реактивной гранатой его несостоявшийся визави Сурков, с которым они только-то и успели познакомиться. Артиллерия нанесла удар сразу же, как только разведка отошла, горы тряслись до темноты, удар наносили по перевалам, тропам, кишлакам, били по площадям, отрабатывая назначенный расход боеприпасов. Но это был и траурный салют в память о погибших. Следующим утром пара за парой по всем прилегающим ущельям выискивали добычу горбатые «Ми-24», а следом за ними хищными коршунами налетали штурмовики. На вечернем построении Кашаев доложил офицерам, что, по сведениям радиоперехвата, за последние сутки в ходе разведывательно-поисковых действий, артиллерийских ударов и авиационных бомбардировок уничтожено до тридцати душманов.
До следующей операции оставалось два дня.
Черное, белое, красное
Осень и не думала кончаться. Она длилась и длилась, и могла бы тянуться до бесконечности. На высоте трех тысяч метров она постепенно становилась сырой, дождливой, теплые солнечные дни становились все короче, ночи длиннее и холоднее, а однажды в начале ноября, под утро, прошел и первый мокрый снег. Но затянувшийся осенний сезон измерялся не протяженностью и количеством дней, ночей, а исключительно операциями, боями и потерями. И завтрашний день обещал быть таким же, как вчерашний, утонувшим в промозглом утреннем тумане и разорванным очередным минометным налетом. Времени, чтобы вспомнить о себе, удивиться своей странной судьбе, не оставалось.
После любви и бокала красного вина, добытого каким-то чудом на Чарикарском базаре, они молча лежали в белых простынях, слушали приемник, вещавший позывными «Маяка» и аккордами группы «Земляне», ожесточенно певшей о траве у дома. Слава богу, их сменил мягкий, вкрадчивый голос Джо Дассена, вместе с ним на душе становилось легко, а мир казался странно юным и чистым, как будто только что прошел самый первый летний дождь. Женщине хотелось говорить о любви. О той, которая невозможна, немыслима, но безгранична и сладка и которой нет места в ее завтрашнем дне.
– Курить захотелось, – Усачев задумчиво глядел в потолок.
– Кури, у меня найдется пачка «Явы», настоящей.
– Да нет, я бросил еще за речкой, а вот потребность так и осталась.
– До сих пор борешься с вредными привычками? Получается?
– Я так думал. Теперь не знаю. – Он посмотрел долгим взглядом в ее большие черные глаза. В глубине его собственных зрачков к застаревшей тоске примешивалось новое, еще более щемящее чувство. Она все поняла, или ей показалось, что поняла, перевела эту открытость на свой женский язык и улыбнулась в ответ уголками губ.
– Я умная женщина, поэтому ничего мне не говори. Давай я сама за тебя все скажу? – Она села в постели, чтобы быть более убедительной, натянула на плечи простыню. – Во-первых, давай не будем говорить о любви. Ничего и никогда. Ты не меня любишь, как бы себе это ни воображал. Это все мечты о прошлом, в котором ты что-то не успел. Да? Так что давай эту тему закроем сразу. А во-вторых, у нас с тобой нет будущего, есть только настоящее. Так что – не обольщайся.
– Ты слишком умна для женщины. И слишком смела.
– Иначе как бы я уехала из дома. У нас женщина – человек несамостоятельный, зависимый. А я – другая. Я не могу так, как Надя, с ума сходить.
– Какая Надя, маркитантка?
– Да, она. У нее друг был, Олег Ламской, он погиб на прошлой неделе. Так она до сих пор отойти не может, магазин три дня не открывала.
– Знаю его, то есть… Теперь – помню. Командовал второй ротой, приходилось встречаться. Реактивная граната попала в его машину, быстрая смерть. Но про них с Надей, про роман, я ничего не слышал.
– Что ты вообще-то слышал? Что у тебя, что у других, ничего, кроме войны, кроме службы. А как же жизнь? Я знала Олега, совсем немного, и он такой же был, первым делом самолеты. Мы собирались иногда вместе, он на гитаре хорошо играл, только грустно. Цветы ей дарил, где только брал… Позавидовать можно…
– Можно и позавидовать, только вот что дальше?
– Да ничего. Просто жизнь не останавливается, несмотря ни на что. А что до Нади, она не пропадет, сочувствующих много, очередь наберется, не каждая устоит.
– Еще бы! – Усачев едко усмехнулся.
– И не надо смеяться. Есть спрос, будет и предложение.
– А ты… Если…
– Лучше не продолжай. – Малика вздрогнула. Еще пара слов, и вечер будет испорчен. Мужчины с их прямолинейными вопросами бывают слишком эгоистичны. – И никаких «если», а то я тебя быстро отправлю командовать своим батальоном.
– Кстати, у меня ротный есть, – Усачев попробовал перевести разговор на другую тему, – странный молодой человек. Жесткий, с амбициями, отношения – только служебные. События вокруг него, как в приключенческом романе. Два дня назад напоролся на засаду. Вчера две авиабомбы рядом с ним разорвались. Спустя несколько часов дивизионная разведка через него прошла, почти половина людей назад не вернулась. Он целые сутки находился в эпицентре циклона, и хоть бы один раненый в роте, не чудо?
– Все бывает. Кому ты уже рассказал об этом?
– Да кому, только тебе, а что?
– Сам сказал, сюжет для приключенческого романа, смотри, украдут. – Она сделала попытку улыбнуться. – Знаю, о ком ты говоришь. В санчасти его солдат с обрывом ноги лежал, мы «вертушку» ждали, он прибегал узнать, в каком тот состоянии. Вежливый, строгий, взрывной – да, а вот насчет отношений ты сам виноват. С людьми общаться надо. И какими должны быть мальчишки на войне, ты знаешь? Вот и не сглазь парня. Может быть, он заговоренный.
