Здесь, у корней лесных великанов было жарко и влажно. Воздух был сперт настолько, что, казалось, будто бы лес потонул в величественном море с удивительно прозрачными водами. Среди такого представления гиилу выглядел не совсем уж и странно.
– За ним Боголесье. Урочище Мемабана. Людомары Зверобогом называют его. В их ли ты числе? – спросил Доранд.
– Да. Мне не ведомо большинство богов, каких взрастила для вас Владия.
– Сын лесов, – омкан-хуут попытался улыбнуться, но у него вышел оскал и грозное шипение. – Ведомо ли тебе, что за гиилу?
– Смерть для олюдей и всякого, кто проникнет туда без ведома Зверобога. Смерть и тебе, коли пойдешь туда.
– Я был там. – Омкан-хуут принюхался. Людомар удивленно посмотрел на него. – Из земель Мемабана произросла нечисть, заполонившая Великолесье.
– Я слыхал об этом, но не верил.
– Нет, не подходи к нему, – остановил омкан-хуут охотника. – Он не должен узнать тебя. – Рука, которую людомар приготовился вложить в щупальца гиилу, была отдернута языком омкан-хуута. Сын Прыгуна в недоумении посмотрел на Доранда. – Дабы пройти путь, проложенный тебе, и свернуть там, где не установлено тебе, должен идти ты в Боголесье без ведома Мемабана.
Людомар долгое время молчал, стоя над гиилу, продолжавшим танцевать свой размеренный танец, словно бы ощупывая пространство над собой.
Тьма поглотила лес, окрасив духоту у его кореньев тяжелой непроницаемостью. Людомар прекрасно видел в темноте. Его глаза и глаза омкан-хуута светились в темноте. Они были устремлены на гиилу.
– Когда Владыка откроет новый день, и опадет роса на листву, что у наших ног, тогда преступим мы черту, что сторожит гиилу, – произнесла тьма рыком омкан-хуута.
***
– Ступай же, – морда зверя ткнулась в спину Сына Прыгуна, но тот не мог пошевелиться, скованный многовековым страхом вторгаться в урочище Зверобога без разрешения последнего. Этот страх, как оказалось теперь, въелся в кожу охотника, проник в самые отдаленные закоулки его существа, и восстал всюду разом, едва Доранд направил людомара в земли Зверобога мимо гиилу.
Тугой и, в то же время, вязкий комок зародился где-то в глубинах живота Сына Прыгуна и подступил к самому горлу. Он обволакивал носоглотку так плотно, что стало тяжело дышать. Мелкая дрожь пробежала по телу охотника. Второй раз в жизни он испугался.
Омкан-хуут напирал, и людомар поддался ему. С трудом держась на ногах, ставших вдруг одновременно тяжелыми и ватными, он вступил в Боголесье.
– Всякое, что явится тебе – то лишь плод мыслей твоих. Оно не пред тобой, но в голове твоей. Не верь явлению. Не видь, что видишь; не слушай, что услышится тебе. Иди и не ставь ноги рядом, покуда не достигнем Прозрачной реки, и не коснутся руки твои Камня Кровяного, – напутствовал его Доранд.
Омкан-хуут остановился у кромки, которую охранял гиилу, некоторое время смотрел вслед уходящему людомару, а после в один прыжок оказался на ветвях свидиги, забрался на самую вершину ее и, вздрогнув, рухнул там бездыханным.
Белесая пелена, вырвавшаяся из его ноздрей и открытой пасти, превратилась в едва заметную глазу струйку. Подобно змее, она поползла над головой людомара, извиваясь среди ветвей и листьев Боголесья.
Сын Прыгуна неуверенно ступал по тропинке, петлявшей между деревьями. Охотник сжался в комок и невольно втянул голову в плечи. Ему казалось, еще шаг и удар разгневанного бога настигнет его. Но шаги шли один за другим, и ничего не случалось. Сын Прыгуна весь превратился в слух, но не слышалось даже и малейшего шевеления. Лес вокруг, словно бы замер, в изумлении взирая на кощунство, которое совершал людомар.
Осторожно переступив упавший поперек тропы ствол бурги, охотник, хотел было продолжить свой ход, но остолбенел, когда услышал позади себя голос, заставивший все его существо, каждую клеточку его тела напрячься, а после возликовать.
– Ты снова уходишь? – спросил голос. – Ты снова оставляешь меня одну. – «Остановился ты? Зачем? Ты слышишь что-то? Не слышь того. Не отвечай и не увидь» – влилось в сознание охотника. – «Иди вперед. Замкнись в себе. Здесь ты не слышим для врага. Никто не навредит тебе. Покрой непроницаемостью тело свое, уши свои». – После того, как покинул меня, Черные леса плакали вместе со мной. Тааколы плакали вместе со мной. Лоова плакала вместе со мной. Твой донад обрушился сразу после того, как омкан-хуут поглотил меня. Твой донад был растащен сурнами, едва омкан-хуут пожрал Лоову. Ты не защил нас, он и подавно. Иисеп оставил нас, как покинул ты меня. Черные леса плакали вместе со мной…
Стиснув зубы и пошатываясь, людомар шел дальше. «Не останови свои ноги одна подле другой! Иди вперед!» – стучало у него в голове, а голос за спиной неотступно следовал за ним, ни на минуту не затихая:
– После того, как покинул меня…
Охотника била мелкая дрожь, а челюсти были сведены так, что у ушей и на висках вздулись желваки. Нестерпимая боль от судорожно сжатых мышц иглой пронзала все его тело. Ему казалось, что даже мозг его пылает в голове, сочась кипящими каплями ниже, в грудь. И там, в груди, разливалось жаркое озеро, испарения которого мешали дышать, оседая на стенках легких и царапая их.
– Остановись! – визгливо крикнули ему в лицо.
Охотник остолбенело замер. Перед его лицом вспыхнуло изображение девушки-холкунки. Он словно бы видел ее раньше, но образ растаял раньше, чем людомар смог его распознать.
– Ты услышал меня, – заговорил все тот же знакомый голос. – Погляди же на меня. – Сердце людомара бешено забилось, ибо он разглядел среди листвы лицо и плечи людомары, Дочери Прыгуна. Она смотрела на него ласково. Так, как всегда смотрела, когда встречала его с многодневной охоты. – Радость живет во мне, – заговорила она. «Не гляди туда, Маэрх! Ступай вперед! Покрывалом безвестности, да укрой себя, Маэрх! Не смотри…» – Ты не оставил меня. Ты вернулся и будешь со мной. Разве ты не помнишь меня? Ты смотришь так, словно ты не помнишь меня. – Ее лицо приобрело черный оттенок. Глаза наполнились слезами. – Ты навсегда покинул меня? Ты ушел сам? Мне не нужно было ждать тебя? Ты не думал возвращаться, – проговорила она тоном, каким делают неприятные открытия. Ее глаза на миг закрылись, а после распахнулись во всю ширь. Губы ее дрожали. – Ты бросил меня. Бросил!
– Я не бросал, – не выдержал людомар. «Замолчи, Маэрх! Замолчи!» – гремело в сознании, но желание оправдаться и снять боль, волной, бесконечной по ширине волной нахлынувшую на охотника, было сильнее: – Нет, не бросал. Там, у Боорбрезда… если бы знать мне, мара, что покину тебя и донад мой… если бы знал я…
– Ты знал, – неожиданно прорычала людомара, – ты знал, что будет так. Ибо отец наш говорил тебе, ты помнишь: «Не будь в смердящих ямах более двух криков содионов ночных. Не говори и не иди за теми, кого породили смердящие ямы!» Ты знал, но пошел. Ты преступил слова отца твоего. Ты забыл и меня.
– Не думал я…. «Маэрх, отвернись от того, что видишь ты! Сомкни уста, Маэрх!» Кабы знать мне, то отказал бы я Светлому… отказал… знать бы только!..
– Ты лжешь мне. Ты ушел, ты забыл, и смотри, что сделали со мной. – Людомара выступила из-за кустов и явила изумленному взору охотника свое полу изодранное, полу съеденное тело. Куски плоти ошметками вываливались из нее, а кожа лоскутами свисала вниз. Она придерживала свою разваливающуюся плоть рукой, до локтя изъеденной лювами. Одного она успела прихлопнуть, и зверек висел на ее руке, впившись в кожу своими челюстями. Во второй руке ее было сжато маленькое тельце. – Он нашел меня. Я не смогла убежать от него. Ты покинул меня. Ты бросил… иисеп бросил!.. Мы…
– Нет… – Сын Прыгуна в ужасе отступил назад.
– Он бросил не только тебя, – донеслось сверху. Охотник поднял глаза и рассмотрел девушку-холкунку в изодранном платье. Она стояла на нижней ветке дерева и прижимала к себе посиневшего от холода ребенка. – Ты не узнал меня? Часто ли бросаешь тех, кто доверился тебе? Мы замерзли в той пещере…
– Ирима… «Маэрх, не говори! Не говори с ними! Закрой глаза руками своими. Кричи, чтобы не слышать их…»
– Ты узнал меня. Да, я Ирима. Ты сказал ей, что не хотел бросить ее. А я? Меня ты тоже не хотел бросить? Ты принес мне еду и ушел. Ты думал, что они будут приносить мне еще, но они забыли меня, едва ты погиб на перевале. Он убил меня, когда я искала поесть. Смотри, что он сделал со мной. – Ирима повернулась. Во всю ширь ее спины зияла дыра выеденной плоти, а на месте сердца поместилась свалявшаяся шерсть.
– Ты оставил меня ради нее? Кто она? – спросила людомара.
– Я…
– Ты, которая называет себя Ирима, что ты делаешь здесь? – крикнула холкунке людомара. – Я не знаю тебя.
– Ты знаешь меня, – отвечала та, – он не дает тебе знать меня.
– Почему не хочешь ты, чтобы я знала ее? – обернулась на охотника людомара. Но Сын Прыгуна не мог ответить. Что-то защемило ему сердце. Перед глазами плыли круги.
