Усадив маленькие существа себе на оба плеча, восемь фигур легко вскочили на коней с чрезмерно вытянутыми мордами, и, словно по воздуху, пошли рысью по улицам прибрежного города.
Свет рочиропсов, которые горели у домов богатых саарарцев, никак не отливал на одеждах всадников. Подобно бездонной мгле, подобно тени, поглощающей все вокруг себя, одеяния ехавших пожирали свет кристаллов.
Вырвавшись за стены крепости, небольшой отряд помчался во весь опор. Скорость бега чудо-коней была так велика, что Доранд больше не мог смотреть на них, он лишь закрыл глаза и начал молиться.
***
Людомар бежал по ветвям деревьев и твердил про себя только одну фразу: «Как прежде, должно стать!» Чернолесье открывало ему панорамы великолепных видов на холмы и горы, на водопады и великие озера, могучие реки и живописные рощицы, расположившиеся в низинах, но охотник не замечал ничего из этого.
В нем росло и крепло чувство погони. Спиной он ощущал, что за ним следует нечто, а потому не позволял себе остановиться до тех пор, пока не выбивался из сил.
Все это время, ему в голову приходили теплые воспоминания о прошлом. Даже те несколько дней, которые он провел в смердящих ямах холкунов, уже не казались ему чем-то особо омерзительным. Их духота, постоянный гул и вонь рождали в душе Сына Прыгуна какую-то щеминку, заставлявшую изредка сбиваться с дыхания.
Он не понимал, он лишь чувствовал, он ощущал, что запутался и растерялся – дал событиям увлечь себя так, словно бы он оказался в незнакомом месте и доверил незнакомцу повести себя к выходу из неизвестного. Любому другому существу, после таких дум, непременно пришла бы на ум мысль о том, что жизнь исковеркали без ведома и пожелания его. Но Сыну Прыгуна такие помыслы в голову не приходили, потому что людомары были слишком приземлены и по-крестьянски рациональны, и никогда не тратили время на себяжаление.
Теперь он, наконец-то, один, и полностью отвечает за все, что произойдет с ним. Едва охотник остался без поддержки Доранда, он ощутил то, что, наверное, ощущает всякий, кто оказался бы в его положении. Не было твердой почвы под ногами. Слишком долго он жил чужим умом и следовал чужим замыслам.
Месаза вновь растворила перед ним мир. Его мир! Только его!
Людомар бежал, что было сил. Он бежал туда, где располагался его донад. Он знал наверняка, что донад дождется своего хозяина. Ааги защитят дом охотника от не прошеных гостей. И пусть в нем будет одиноко и холодно, но это его дом. Там можно набраться сил. Оттуда стоит начать свой путь к замысленным богами деяниям.
У него есть немного больше времени, чем у чернецов. Да, они знают, где он и кто он, но им нужно собраться и создать магию, которая убьет его. Они сотворят нечисть, но на это нужно время. Пусть немного, но, все же. Возможно, он в одном дне перед ними.
Путь людомару преградила река. Не останавливаясь, он прыгнул с ветки прямо в речной поток. Вода приветливо встретила его, быстро вынесла на поверхность и помогла зацепиться за корень прибитого к противоположному берегу иссохшего стволом дерева.
Сын Прыгуна слышал и ощущал присутствие холкунов и пасмасов. У границ с их землями Великолесье стонало и кричало от боли. Лесные гиганты один за другим обрушивались на землю, вскидывая свои руки-ветви в прощальном привете. Лес оплакивал своих собратьев. Лес звал их.
Стиснув зубы, людомар проходил мимо мольб Великолесья о помощи.
К концу седьмого дня он взобрался на верхушку мека, где его дожидался донад, шумно прошел сквозь завесу аагов, пал на колени и, после, рухнул навзнич, мгновенно уснув.
Он спал без снов, а потому, когда проснулся, был свеж и полон сил.
Поднявшись на ноги, он некоторое время стоял, боясь шелохнуться: наслаждался уютом родного дома, прислушивался, как под корой его мека бежали живительные соки. Пройдя к стволу дерева, охотник присел на корточки и прислонился лбом к меку.
– Верни мне мое! – шептал он, оглаживая руками кору дерева. После, людомар поднялся на ноги и снял маску Зверобога со ствола мека. За ней оказалось дупло, достаточно широкое, чтобы смочь пролезть в него. Охотник достал из него копье, мечи, ножи и кольчугу из шкуры омкан-хуута, в которой был тогда, когда очнулся в Боорбрезде. Щитки-лепестки он аккуратно приложил один к другому и обвязал походным плащом. Щитки были изогнуты, а потому внутрь их он положил несколько походных принадлежностей.
Приготовив все ровно так, как делал это и тридцать лет назад и два года назад, он сложил оружие в кучу и стал обходить донад.
– Не скучай по мне, – разговаривал он с ним, оглаживая шероховатую поверхность перил, – я вернусь к тебе, и ты наполнишься жизнью. Аагга, не плачь обо мне. Еще не раз пройду я сквозь тебя. Ты сможешь говорить мне: «Ты пришел», и я отвечу: «Я пришел».
В душе наконец-то начали возрождаться та размеренность и упорядоченность, которые присутствовали в его жизни тридцать снегов тому назад. С каждым шагом, он ощущал, как внутри него вызревает ликование и уверенность. Голова перестала быть тяжелой. В ней появилась легкость. Мыслилось ясно и неспешно, как и всегда мыслили людомары.
Сын Прыгуна взобрался на мек и оглядел окрестности. Старый пейзаж был таким, каким он запомнил его тогда, когда уходил отсюда к людомару Светлому.
– Ра-а-а-а-а! – взвился над Чернолесьем его громовой рев. Он означал, что хозяин леса снова дома.
***
Он был во всеоружии. Он чувствовал внутри себя всю силу Чернолесья. Он знал, что в стенах Великих лесов, среди деревьев он, как среди братьев. Они охранят его и оберегут. Чернецкая магия шла за ним – он чувствовал это, а потому решил принять ее здесь – в родных стенах.
Омкан-хууты и сурны, порождение зла, – твари, созданные черными магами, должны были стать указателями, где его искать. За годы без людомаров они привыкли расхаживать по Чернолесью, не таясь, а потому чернецы получили сразу несколько сообщений о том, где появился людомар.
Охотник выходил из-за деревьев и шел прямиком на чудовищ, лакомившихся лесной дичью. Омкан-хууты, лишь по запаху угадывавшие в нем людомара, бросали в атаку свои языки, и были удивлены, когда людомар не препятствовал им попасть по себе. Но шипы не пробивали его броню. Он спрыгивал с ветки так, чтобы окрутить язык омкан-хуута вокруг нее.
Хищники начинали биться в бессильной злобе: они раздували колючие загривки, пучили на него свои глаза и пытались клацать челюстями, он же бросался на них, ища схватки, и с наслаждением изрубал их мечами или закалывал копьем под челюсти.
Сурны бросались на него, но с визгом отскакивали, наткнувшись на град ударов коротких мечей. Их израненные тела оставались биться в конвульсиях, выбрасывая в мир злобные вопли и донесение чернецам о великом страхе и великой боли.
Часто, охотнику казалось, что он видел черные сгустки над издыхающей нечистью, и злобные глаза черноты, смотревшие на него с величайшей ненавистью.
Тучи сгущались над тем местом, где пребывал людомар. Он же беспрерывно искал сурн и омкан-хуутов, и изрубал их на куски.
– Придите ко мне! – кричал он в пустоту небес. – Придите и убейте меня!
Его неистовство доходило до исступления. Родные запахи, родной мек, родной лес придавали ему сил.
– Гр-р-р-а-абру-у-м! – раскатилось над лесом. Сверкнула молния. Она обрушилась прямо на его голову, и, если бы не ветер, который сотряс ветви свидиги, то эта молния была бы последним, что видел людомар. Яркий луч холодного света, грозное оружие Небобога промахнулось, угодив в крону дерева. Древо застонало. Рана, оставленная молнией на его коре, шипела. Нет места огню в Чернолесье, но это не значит, что нет места ранам от молний.
Сын Прыгуна сорвался с ветки и бросился вниз. Дерево опадало на него своей верхней частью. Оно кричало, предупреждая его об опасности. Он успел увернуться и раздвоенная молнией верхняя часть ствола, шумно упала на нижние ветви.
Небеса бушевали. Небеса неистовали. Громы и молнии обрушивались на Чернолесье. Великие леса замерли под криком великого бога, но оставались непокорными. У их ступней, у их корней сидел людомар – последний защитник леса. Он снова не знал, что ему делать. Он понял, что путь, выбранный им, ведет вникуда.
Слезы вместе со струями дождя текли по его щекам. Никогда раньше не ощущал он себя таким беспомощным. Да, подле него лежали трупы его врагов, но людомар понял, что не они его действительные враги, что они лишь песок, который бросают ему в лицо, и надо отрубить руку, бросающую песчинки, а лучше всего того, кому принадлежит эта рука.
***
Старик-пасмас задремал, убаюканый мягким ходом телеги. Лошадь, тянувшая ее, мерно передвигала ногами и изредка захватывала губами длинные стебли сочно-зеленой травы, во множестве произраставшей на Древесном тракте. Распутица после дождя была сильной, но старик направил свою телегу так, чтобы ее колеса шли ровно там, где еще была трава. Ломовая лошадь, привыкшая держать ровный ход, тянула не груженую телегу без рывков. Повозка словно бы плыла по дороге.
