Увидев, что брат приехал не один, Матвей обрадовался.
– Хорошо, что приехал, – сказал он, пожимая руку Мишелю, – о дочерях твоих, кроме тебя сейчас позаботиться некому…
– Как они? – виновато спросил Мишель. Он на самом деле последнее время почти не вспоминал о девочках.
– Сейчас увидишь… Аннушка уже на ножки твердо встает, а у Элизы опухоль золотушная на коленке: к морю бы их свозить или на воды… – Матвей вздохнул, Мишель быстро переглянулся с другом.
– Когда папеньку ждешь? – спросил Сергей.
– Как бы не завтра приехал…
Аннушка и Элиза тихо и мелодично переговариваясь на своем младенческом языке играли в своей комнате под присмотром няньки. Более крепкая Аннушка, цепко ухватившись за ручку кресла тонкими, как у Мишеля пальчиками, встала на ножки и радостно рассмеялась. Матвей присел на корточки, позвал ее – она обернулась к нему.
– Видишь, Мишка – выросли твои дочки. Ну, решай, что делать с ними будем? Папенька их здесь видеть не должен – разговоров неприятных не оберешься…
– Увезти их надобно… Куда вот только? Может в Киев? Квартиру там нанять, устроить их…
Сергей молча кивнул. Матвей улыбнулся.
– Ну вот, завтра и поедешь… Денег я дам, хотя, если честно, меня батюшкины празднества почти разорили… Няньку и кормилицу с собой возьмешь. Папенька собирался не меньше, чем до конца октября пробыть, пока дожди не зарядят. Как небеса поскучнеют, он быстро в Петербург укатит – что ему тут в распутицу делать?
На следующее утро Мишель, поеживаясь от утреннего холода, стоял у крыльца, рядом с Сергеем. Лошади уже были поданы, нянька и кормилица сидели в карете. Матвей вынес из дома полусонных детей, передал их Мишелю. Тот неожиданно ловко подхватил их на руки, прижал к себе, рассмеялся:
– Легонькие какие…
Аннушка решительно ухватила его за нос, Элиза – за волосы.
– Ну будет вам, будет, – Мишель завертел головой, пытаясь освободится от тонких и цепких пальчиков с крошечными, но довольно острыми ноготками, – отпустите меня!
– Не отпустят, Миша, – счастливым голосом произнес Сергей, – не простуди их дорогою… И возвращайся скорее…
– Через три дня назад буду… Устрою вот только этих… обезьянок маленьких… у-у-у-у, – Мишель шутливо зарычал на Элизу, та испугалась и захныкала. Торопливо передав детей няньке, Мишель обнял Сергея, прошептал на ухо: «Я только туда – и тут же назад, Сережа…»
Когда коляска отъехала от крыльца, Матвей вздохнул с облегчением: Иван Матвеевич мог прикатить в Хомутец в любую минуту. Но прошли еще сутки напряженного ожидания, прежде чем запыленная карета сенатора не без торжественности въехала в имение. Лаковая дверца распахнулась: Иван Матвеевич, близоруко прищурившись сквозь круглые очки, осчастливил всех своим появлением.
Матвей, переодевшись в чистую рубаху и выглаженный сюртук с галстухом, встречал его на крыльце. Выйдя из кибитки, отец, стройный, худощавый, похожий на поседевшего мальчишку, чопорно протянул ему руку, которую Матвей с почтением поцеловал. Следом за ним из кибитки выскочил Ипполит, в зеленом квартирмейстерском мундире с вздернутыми крылышками эполет и золотым аксельбантом. Ипполит бросился Матвею на шею.
– Ну, здравствуй, здравствуй, друг мой, как ты здесь без меня? – обратился Иван Матвеевич к старшему сыну. – Все ли в порядке?
– Здравствуйте, батюшка…
Войдя в дом, Иван Матвеевич вынул из кармана ключ от парадной гостиной. В его отсутствие никто из домашних не имел права входить туда. Отомкнув замок, Иван Матвеевич вошел в комнату с низким сводчатым потолком – она напоминала средневековую залу, чопорную и холодную – для полного сходства не хватало только фигуры рыцаря в латах. На стенах обитых темно-красной материей, красовались фамильные портреты, среди них выделялся размерами портрет гетмана Данилы Апостола. Предок был одноглаз, художник изобразил его натурально. Матвею казалось, что гетман, сжимая в руках своих булаву, неприятно прищуривается, глядя на потомков своих и примериваясь нанести им удар по голове. Сбоку от гетмана висел фамильный герб Апостолов: на красном щитке его, в окружении золотых звезд, красовался небывалый серебряный крест, раздвоенный на конце – юньчик, как говорили соседи-поляки.
Чуть ниже, под одноглазым гетманом, висели изображения родственников – не всех из них Матвей знал по именам. Из картин сих Матвей любил лишь портрет покойной матушки: лицо ее было ясным, светилось покоем и счастьем. Матвей давно хотел повесть портрет в своей комнате, но сенатор не позволял.
Под портретами, посередине комнаты, стоял огромный, человек на пятьдесят стол из тяжелого красного дерева; он занимал почти всю комнату. Все в комнате было покрыто густою пылью, от которой Иван Матвеевич звонко чихнул. Матвей мигнул слугам – они принялись сметать пыль со стола, протирать портреты.
Сенатор вышел из гостиной, обошел дом, заглянул в комнаты – и обходом сим остался доволен. Пожурив Матвея за то, что окна в одной из комнат не слишком чисто вымыты, он отправился к себе в спальню – отдохнуть с дороги. Матвей облегченно вздохнул.
– Пойдем… пойдем, Матюша… – Ипполит, сопровождавший батюшку в обходе, дернул его за рукав. – Гулять пойдем, к пруду. Я училище кончил, рассказать тебе хочу…
За то время, что они не виделись, брат вытянулся и возмужал. Высокий и сильный, Ипполит был намного выше Матвея, и даже Сергея. Офицерский мундир сидел на нем красиво, ладно – столичному портному были заплачены немалые деньги.
Ипполит принялся взахлеб рассказывать: в училище нравы были строгими, никого домой не отпускали, даже по праздникам. Запрещали курить, читать посторонние книги, ходить в театр. Заниматься заставляли целыми днями, так, что почти ни минуты свободной не было. За малейшую провинность сажали в карцер, а хуже того – выгоняли и отправляли в армию унтер-офицерами. Учителя и воспитатели были злы, не любили воспитанников, воспитанники платили им тем же.
– Среди наших, – гордо сказал Ипполит, – человек десять в армию отправилось. Я же вот, как видишь, офицер, в столице служить оставлен. По-русски выучился не хуже тебя, математику знаю, тактике обучен, черчению планов.
– Молодец…
Они вошли в липовую аллею; опавшие желтые листья шуршали под ногами. Миновав аллею, вышли на берег пруда.
– Скажи, Матюша, – Ипполит покраснел, – а бывает в жизни любовь настоящая? Такая, чтобы дух захватывало и думать ни о чем другом не давала?
– Бывает… А на что тебе? Влюблен?
– Есть одна… в Петербурге. Боюсь только отцу признаться… он будет против женитьбы моей.
– Рано тебе еще жениться, братец…
Ипполит покраснел до кончика носа.
– Ну, мечтаю я… помечтать нельзя разве? Сия особа молода еще, ей пятнадцать всего. Но мы с нею уже почти год в переписке состоим. Любовной, – уточнил он негромко. – Она мне поверяет все тайны души своей, я ей тоже. Мы уже встречались два раза… без свидетелей.
– Любовь, – сказал Матвей грустно, – есть не только восторг, сие есть готовность взять на себя ответственность за жизнь и счастье другого. Без сего не выйдет у тебя ничего, сколько ни пиши писем, – Матвей вспомнил вдруг Мишеля и девочек и добавил мстительно: – И насчет тайных встреч скажу тебе еще: в наше время нравы были не в пример строже, маменьки за дочками своими во все глаза смотрели…
– Да ты еще вовсе не стар, братец! – Ипполит весело подмигнул ему, хлопнул по плечу так, что Матвей едва устоял на ногах. – А, знаешь ли, что я ныне к обществу вашему принадлежу, чести уже месяц как удостоен?
Матвей удивленно вытаращил глаза, закашлялся и не нашелся, что возразить.
– Вот так-то… – Ипполит гордо вскинул голову и сверху вниз посмотрел на брата. – А то ты все: в наше время, в наше время… В одно время мы живем с тобою, Матюша!
На следующий день в доме была сутолока, беготня. Иван Матвеевич в теплом домашнем халате распоряжался слугами. В комнатах переставляли мебель: то, как расставил ее Матвей, папеньке не понравилось. Вечером ждали гостей. Главным распорядителем как-то незаметно для других стал Ипполит: получая приказания от папеньки, он без устали носился по дому, ругался со слугами, сам хватался за мебель, показывая, куда тащить надобно. Он раскраснелся, голос его звучал по всему дому. Наблюдая за ним, Сергей понимал, что брат его чувствует себя Наполеоном под Аустерлицем.
Сергей с удовольствием скинул форменный сюртук, переоделся в партикулярное платье.
Первыми, в пять часов пополудни, приехали младшие сестры Аннета и Элен со всем семейством. С сестрами Сергей особенно был рад встретиться: он давно их не видел.
Аннета и Элен расцвели и похорошели после родов: Аннета родила первенца три месяца тому, Элен месяц назад произвела на свет дочь. Сестры кормили сами, оттого располнели, но полнота не портила их, наоборот, превращала из хрупких, нежных девушек, в обаятельных теплых и добрых женщин. Сергей невольно любовался, глядя на их счастливые лица. Няньки внесли детей следом за Аннетой и Элен – показать Ивану Матвеевичу. Папенька, поцеловав внуков, тотчас велел унести их.
