Мишель послушно смял листок, бумага скрипнула жалобно, пока безжалостные пальцы скатывали ее в комок. Распрямил ладонь, взял со стола свечку поднес к бумаге.
– Миша!.. – беспомощно воскликнул Сергей, чувствуя, что его ладонь опалило огнем.
– Мне не больно, Сережа, – Мишель дунул на огненный клубок, тот вспыхнул и, спустя мгновение, в ладони Мишеля осталась лишь маленькая горстка пепла…
Поутру их разбудил подпоручик Борисов, еще до лагерной зари пришедший подтвердить согласие свое.
– Я не доверял вам, Михаил Павлович, – произнес он, едва не плача, – простите меня. Спиридов рассказал мне все, и конституцию показал. Общество славянское было мною одним придумано, ныне же вам отдаю его… Это честь для меня. Я согласен стать цареубийцей.
Лагерное время заканчивалось. Выглянуло солнце, и солдаты с радостью сушили мундиры и ранцы.
За три дня до отъезда из Лещина Сергей собрал у себя в палатке славян, и других членов общества.
Сергей был уверен в троих своих близких знакомых. Полковники Тизенгаузен и Швейковский давно порывались говорить о деле, третьим же был недавно переведенный на юг кузен Сергея, Артамон. Кузен давно, еще с Питера, состоял в обществе. Семь лет назад, казался он решительным и активным. Недавно Артамон получил под начало Ахтырский гусарский полк, тут же явился к кузену и заявил, что по-прежнему мечтает борьбе со зловластием. Сергей не очень верил ему: сестра Артамона была замужем за министром финансов…
Когда славяне пришли к Сергею, походный стол уже был накрыт. За столом шел разговор, не касающийся до дела.
– Пишут мне, – заявил Артамон, – что генерал Лисаневич, Дмитрий Тихонович, два месяца тому убит на Кавказе, в Герзели-ауле. Чеченцы, замиренные было, мятеж подняли, гарнизон осадили… Генерал, освободивши крепость, велел представить к себе старшин чеченских, намереваясь примерно наказать их. Двое из старшин дали разоружить себя, третий же вонзил Лисаневичу кинжал в живот … После сего воины наши истребили сих старшин, почти без разбору. Лисаневич же через неделю умер от раны. Как вам новость сия, господа?
– Народы кавказские, – сказал Швейковский, – все разбойники. Замирять их надобно, огнем и мечом. Язык дипломатии не для них создан. И, верно, господин Ермолов отмстить сумеет за гибель сподвижника своего.
– Вы не правы, сударь, – возразил ему Артамон. – Чтобы жить с ними мирно, надо постичь нравы их и обычаи. Старшин их не надобно было наказывать… Наперед надо было выяснить кто из них мирный, а кто – разбойник. И уж потом, если надобно, виновных – истребить!
– Но они варвары! – воскликнул Швейковский.
– Истребить?.. – Сергей вмешался в разговор. – Но в чем же они виноваты, Артамон Захарович? Они свободы желают для своей родины. Слышал я, что Лисаневич не хотел на Кавказ ехать. Думаю, предчувствовал несчастье. Так и вышло. Окончил век позорно, не так, как воину подобает. Старик его зарезал! Старик! Хорошо еще, что не мальчишка! А все потому, что на Кавказе даже камни свидетельствуют против нас.
– Вы правы, Сергей Иванович, – отозвался Тизенгаузен. – Небо редко оставляет несправедливость без наказания.
– Да нет же, господа, – Швейковский вспыхнул. – Они разбойники, и разбойники вероломные. Нельзя с ними по-другому!
– Так вы… – Сергей увидел, как Мишель, сидевший на другом конце стола, вскочил, – вы называете разбойниками тех, которые борются за свою свободу! Вы их так называете…
– Подпоручик прав, – Сергей пришел ему на помощь. – Стремление к свободе присуще всем, даже варварам…
Швейковский смутился.
– Вы, верно, не так меня поняли, господа… Я не против… стремления к свободе. Я просто говорю, что поступок их с Лисаневичем заслуживает порицания.
– Так выпьем же, господа, выпьем за свободу! – Артамон поднял стакан. – За общество наше, за то, что скоро зловластие будет укрощено повсюду…
– За свободу! – поддержал его Мишель. – За свободу и счастье!
– А вот скажите мне, подпоручик… – после некоторой паузы спросил Тизенгаузен, глядя на Мишеля. – Откуда вы денег взять собираетесь вы на предприятие наше? Простите меня, но в наш меркантильный век… вопрос этот, думаю, уместен.
– Откуда? – Мишель, как казалось Сергею, даже и не задумался с ответом. – Из казначейств казенных, естественно…
– Так вы грабить собираетесь?
– Нет, не грабить! В казначействах деньги народные… Мы же идем в поход для блага народа. А вы сами, что о сем думаете, Василий Карлович?
– Я думаю… – Тизенгаузен помолчал. – Я думаю, что следует сделать складчину среди членов общества. Я согласен внести денег, сколько могу… Даже ежели для сего придется мне продать Дусенькины платья…
Мишель улыбнулся сдержанно, Швейковский же засмеялся в голос:
– Платья? Дусенькины? Так за них много не дадут…
Тизенгаузен насупился обиженно, надул губы.
– Не время думать о сем, Василий Карлович, – сказал Сергей, спасая положение. – Когда настанет время, деньги найдутся. Может быть, и платья жены вашей пригодятся нам.
– А когда оно наступит, время сие? – Швейковский внимательно оглядел собравшихся. – Ныне полк отобрали у меня, все вы, думаю, слышали об этом… Безвинно, совершенно безвинно… Начинать надо немедленно, мы все заявлены.
– Полк у вас, сударь, отобрали за то, что солдаты ваши, будучи отправлены в гвардию, пьянство и насилие учинили… – ехидно сказал Тизенгаузен. – О нравственности солдатской надо было печься…
– Так что ж с того, что напились… Вон черниговские, – Швейковский, не замечая иронии, кивнул головой в сторону Сергея, – тоже напились, вместе с моими. Однако же Гебель только выговор получил, а у меня полк отобрали. Неспроста все это, господа…
Сергей кивнул: история эта была громкая, но, слава Богу, не касалась до его батальона. В своих солдатах он был уверен: в решающий момент они не должны были подвести.
– Я готов выступить хоть сейчас! – крикнул Швейковский. – Приказывайте.
– Нет! – Артамон встал, со стаканом в руке. – Мы начнем с убийства государя, в нем главное зловластие… Я ныне же поеду в Таганрог и нанесу роковой удар! Я куплю свободу своей кровью, клянусь вам!
Мишель зааплодировал; Артамон, гордясь собою, сел на место.
Полог палатки открылся, вошли еще несколько человек.
– Господа, это наши! Капитан Пыхачев! Поручик Нащокин! Поручик Врангель! Я их принял недавно, – торжествующе произнес Мишель. – Выпьем же за наших новых товарищей! Сие – наша Васильковская управа! Наши силы растут, господа! – глаза Мишеля горели. – Мы близки к победе, как никогда ранее… Революция наша будет бескровной, ибо произведется армией. Члены общества везде – и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Не позднее будущего года решится судьба деспотизма! Ненавистный тиран падет под нашими ударами!..
Когда гости начали расходиться, подпоручик Борисов подошел к Сергею:
– Сергей Иванович, ныне у вас гостей много было… Разрешите мне и друзьям моим завтра вечером быть у вас.
– Я жду вас, господа, – от мысли, что все сейчас разойдутся и до завтрашнего вечера никто не пожалует говорить о деле, Сергею стало радостно.
– Я боюсь… – сказал Мишель, уже раздевшись и ложась в постель. – Мне страшно, Сережа.
– Отчего? Сегодня все вышло так, как ты задумывал…
– Нет, не оттого страшно. Дело наше безбожное… Тизенгаузен прав: небо редко оставляет несправедливость без наказания. Оттого и страшусь.
– Спи, Миша, ты пьян сегодня, – Сергей устало накрыл голову одеялом. – Завтра поговорим…
Следующим вечером в палатку к Сергею пришли Спиридов и Иван, подпоручик Горбачевский – оба они были и на давешнем собрании. Борисов же не явился: лагерь снимался, и служебные обязанности требовали нахождения его при роте.
– Мы спросить желаем, – начал Горбачевский, волнуясь. – Когда же ожидать должно сигнала к выступлению? Скоро ли? Товарищи наши горят нетерпением участвовать в деле.
– Скоро, господа! Мы выступим, не пропуская 1826 года. На Москву пойдем, на Петербург. – Сергей видел, что Мишель снова воспламенился, как всегда в присутствии славян. От вчерашних страхов не осталось и следа. – Ваше дело ожидать моего приказа.
– Но, Михаил Павлович, вы, верно, согласитесь, что тяжело проводить дни в бесплодном ожидании… Мы решили, пока есть еще время, солдатам открыть дело наше. И господин Борисов поддержал нас в сем…
– Нет! – вскричал Мишель. – Сего не надобно!
– Отчего же? Стремление к свободе присуще всем, даже варварам… Солдаты же наши не варвары, они христиане, как и мы с вами.
– Господин Бестужев прав, – сказал Сергей. – Чем больше людей знают о деле, тем вернее неудача наша. Не можете же вы поручиться за скромность каждого из ваших солдат…
