class="p1">Примерно в таком духе я размышлял, готовя очередную порцию гадкого на вкус растворимого кофе. Подспудно я чувствовал, что в разговоре с ней допустил ошибку — не следовало ей грубить, так же как не следовало унижаться и упрашивать, чтобы она поехала со мной. Я должен был вести себя более сдержанно.
После ее отъезда на меня навалилась неодолимая усталость — во мне словно щелкнули тумблером и отключили подачу энергии, а вместе с ней и всякую способность двигаться, говорить и даже просто думать. Пребывая в прострации, я долго стоял на террасе перед домом Роба. Я стоял там до тех пор, пока он не вышел, чтобы позвать меня внутрь.
Уловив его сочувственный взгляд, я запретил себе думать о ней, но какое-то надоедливое, гнетущее чувство не давало покоя. Оно не отпускало меня. Спустя два часа я написал: «Я буду ждать тебя до утра». Марта ничего не ответила.
Сейчас было почти десять вечера, на улице давно уже стемнело. Как только солнце уползло за горизонт, мы вчетвером спустились в подвал и заперли за собой дверь. Очутившись в тесном, замкнутом помещении, освещенном лишь слабым светом свисающей с потолка маломощной лампочки, я почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Внутри него невозможно было ускользнуть от обращенных на меня трех пар проницательных, сочувствующих глаз и эта вынужденная совместная изоляция в прямом смысле слова сводила с ума. Мне хотелось укрыться от этих взглядов. Хотелось остаться наедине с собой.
Подвал этот Роб оборудовал давно. Он был хорошо укреплен, здесь имелось электричество, вентиляция, отопление и даже санузел, а также диван, пара раскладушек и большой запас провизии. Роб стащил ее сюда, когда началась вся эта заваруха. При торнадо, которые периодически случаются в наших краях, он использовал его как убежище, все остальное время как свою мастерскую.
Он любил тут уединяться и работать на столярном станке, вырезая из дерева мебель и разные декоративные штуковины. Что-то он потом продавал, но по большей части мастерил для своего удовольствия. Этот процесс он называл терапией. Роб часто повторял, что когда работаешь руками, то и мысли приходят в порядок.
«Моим мыслям порядок бы сейчас не помешал», — злобно подумал я, отпив глоток мерзкого, с маслянисто-кислым привкусом кофе. Все они были о Марте, о том, где она сейчас и как бы я не старался их заглушить, буквально пронизывали меня насквозь. С настойчивостью ревущей аварийной сирены они проникали прямиком в мозг, то увеличивая мощность децибелов до максимума, то сбавляя их к минимуму.
Я пытался избавиться от них, пытался забыться, ходил из угла в угол, пил кофе, чтобы отвлечься даже схватил в руки столярный рубанок, но и это не помогло. Все, что я делал — тупо водил им по небольшому бруску дерева, чем неимоверно бесил всех вокруг. Остановился я только после того, как Роб прикрикнул на меня, велев угомониться и лечь спать.
В ответ я лишь зло усмехнулся. Впереди была долгая ночь и я знал, что как бы не старался — уснуть не смогу. Она так и не откликнулась на мое сообщение.
Прикончив кофе, я уселся на одну из раскладушек и принялся просматривать многочисленные страницы со сводками неутешительных новостей. Я дожидался вечернего включения телеканала Ти-Эн-Си. В каком-то приступе злобного мазохистского отчаяния я надеялся увидеть ее и когда наконец пробило ровно десять, включил трансляцию.
Интернет в подвале работал с перебоями, поэтому изображение часто зависало и мне приходилось подолгу ждать, когда загрузится страница, но все же я увидел знакомые эпизоды съемки. На них был сумасшедший старик со своим рассказом и мой голос за кадром. На другом видео была тварь, которой я выстрелил в лицо. Марта в кадре тоже появилась.
Рассказывая о заброшенных городах, поведении зараженных и о том, как их можно уничтожить, она стремилась донести до слушателей, что ситуация очень серьезна. Также она приводила текст письма, переданного ей сотрудником лаборатории и призывала правительство придать огласке подробности, о которых те до сих пор умалчивают. Я почти не слушал. Вместо того с жадностью всматривался в ее лицо и невольно подмечал детали, которых почему-то не замечал раньше.
Так, только теперь я обратил внимание, что пряди ее темных волос у лба и висков закручиваются в тонкие завитки, а когда она хмурит свои темные, растущие в стремительном разлете брови, у ее губ появляется еле заметная горькая складка. Ее глаза были полны тревоги. Интересно, думала ли она хоть немного обо мне в этот момент?
Слушая ее мелодичный, слегка хрипловатый голос, я боролся с сумасшедшим желанием набрать ее номер и сказать обо всем, на что не решился за весь сегодняшний день. Я хотел бы сказать, что не представляю больше своей жизни без нее, что она нужна мне и я на многое готов, чтобы она оказалась рядом, но в то же время понимал, что сделав это, буду выглядеть последним глупцом. Вряд ли подобными речами я смогу вызвать в ней хоть что-то, кроме унизительной жалости.
Пока я рассматривал ее лицо, репортаж закончился. На экране уже появился другой корреспондент, а я по инерции все пялился в светящийся в моих руках прямоугольник. Сняв в конце концов наушники, я сунул его в карман и вытянулся на раскладушке во весь рост. От охватившей меня безысходности хотелось лезть на стену.
— Пап, все нормально? — спросила Терри.
Она подошла и выжидательно встала рядом. Смысл ее вопроса дошел до меня не сразу. Кое-как выдавив улыбку, я в очередной раз повторил себе — дочь самое важное, что у меня есть. Я должен позаботиться о ней, все остальное второстепенно.
— Да, детка. Думаю о том, что нам предстоит завтра. — Я протянул к ней руку и, не особо рассчитывая на согласие, позвал: — Иди сюда, посиди со мной.
К моему удивлению, она тут же забралась ко мне на раскладушку и удобно устроилась рядом.
— Как твое плечо? Тебе очень больно?
— Ерунда, — отмахнулся я. — Айлин отлично меня подлатала, так что скоро я о нем и не вспомню.
После короткого молчания она задумчиво протянула:
— Значит теперь мы будем жить на юге… Интересно, как долго? Если честно, я совсем не хочу уезжать. Мы ведь вернемся сюда к зиме, да?
В ее голосе сквозила безысходная тоска. Терри уже сейчас думала о друзьях, с которыми придется расстаться, о школе, о нашем доме, однако я догадался, что она думает также и об Анне. Ее могила находится за городом и мы часто ее навещаем, но если уедем, делать
