Император некоторое время молчал, потом предложил Аксакову пройти в соседнее помещение. Там, убедившись, что они одни, он спросил его:
— О каком именно поручении вы изволили мне сообщить? Вроде бы мы никому не поручали пригласить в столицу медиума или кого-то другого, кроме особ, не связанных с дипломатической службой. Если это частный визит, то какое отношение мы к нему имеем? Поясните, о чем речь, коль вас то не затруднит.
— Ничуть, ваше величество. Медиум, о котором изволил только что вам сообщить, может вызвать дух любого человека из числа умерших. Прошу прощения, но, насколько мне известно, вы в свое время прибегали к их помощи. Так что я взял на себя смелость сообщить вам о его прибытии, надеясь, что… — Он вдруг замялся, ощутив на себе холодный взгляд императора и смешавшись, закончил фразу: — Вы извините меня за дерзость моего поступка.
Император тяжко вздохнул, словно после тяжкой работы, скучающе глянул в темное окно и монотонно ответил:
— Если бы вы только знали, какие просьбы и прошения нам приходится ежедневно выслушивать или читать в числе присылаемых писем, то, уверен, вряд ли бы вы стали отнимать у меня время. Я вам скажу, к примеру сегодня нам подали около десяти жалоб на судебные решения, два десятка просьб о прибавке жалованья, пять о помиловании преступников, не помню, сколько о неверности супругов, одно о готовящемся на нас очередном покушении и, наконец, совершенно безумный проект моста по льду Берингова пролива для прокладки на нем железнодорожных путей. Вот если бы ваш медиум смог нас заменить и в короткий срок сообщить, какие из этих предложений и просьб дельные, а какие следует просто швырнуть в камин, мы бы завтра же взяли его к себе на службу. Он в состоянии помочь нам в этом?
— Ваше величество, не мне о том судить, но вряд ли он имеет дело с духами…
— А нам приходится иметь дело с живыми людьми. Души умерших, слава богу к нам с подобными просьбами не обращаются. То забота Святейшего Синода. Какое счастье, что покойники не в состоянии слать жалобы о своем неудобстве в загробном мире или предлагать прожекты о его реформации и переустройстве. Вот тогда точно мы бы предпочли сменить наш дворец на монастырь, как болтают, некогда поступил один из наших предков. И мы его теперь хорошо понимаем. Так что, голубчик, мы вам искренне завидуем, коль вы имеете такую возможность уделять свое внимание общению с духами. С удовольствием поменялись бы с вами местами…
— Но все обстоит весьма серьезно, нежели вам может показаться. Общество ополчилось на нас во главе с профессором Менделеевым и требует проведения экспериментов и разных унизительных испытаний над уважаемыми людьми… В газетах публикуются злобные нападки на нас. И если это будет продолжаться…
— То может произойти революция? Тьфу, какое пакостное слово, — сморщил нос император и приложил к ему надушенный платочек, украшенный своим вензелем, — нас чересчур часто стали пугать этим гадким словом. Но, слава богу, мы живем не во Франции и не в Италии, а на святой земле и до нас эта зараза вряд ли докатится. По крайней мере, мы смеем так думать.
— Нас поддерживают многие русские писатели. И Федор Достоевский, и Николай Лесков. Они наши сторонники, в отличие от университетских профессоров, которые строят всяческие препоны. На их стороне извечный враг России — Герцен…
— Да что вы говорите?! Никогда бы не подумал, что Александр Иванович может опуститься до… — Император подыскивал какое-то время нужное слово и наконец закончил, — до критики современной мистики. Тем более нам докладывали, что он благополучно почил… вроде как не так давно. Он что, и с того света продолжает пописывать свои грязные пасквили на нас? Да, никак не успокоится бедный правдоискатель, мир его праху. — Император набожно перекрестился.
Теперь Аксаков растерялся окончательно и не знал, как выйти из щекотливого положения, в которое сам себя загнал. Он покраснел, лоб его покрылся мелким бисером пота, и он, набрав в грудь побольше воздуха, выпалил:
— Никак нет, ваше императорское величество! С того света статей не было, но среди прочих, ранешних, поминал спиритизм и разных почтенных людей изрядно. То мне доподлинно известно.
— Разочаровали вы нас, голубчик, а я уж думал, как сообщу двору нашему эту новость. Вот бы вволю потешились над лондонским старичком, что он изволит с того света послания свои отправлять. Жаль, весьма жаль…
— Простите, ваше величество за неточность.
— Да чего там, все ошибаются. А скажите-ка, неужто сам Менделеев с вами в спор вступил? Неужто ему заняться больше нечем? Нам докладывали, будто он ученый серьезный, его даже в Европе ценят, в отличие от многих остальных российских ученых мужей. И промышленники наши к нему будто бы за советами часто бегают. И вдруг духи его заинтересовали! Даже как-то не верится. Может, он желает опыты свои на них провести? Вот было бы интересно узнать о том. Вы нам через секретаря сообщите, коль что интересное случится, нам обязательно передадут. А теперь прошу прощения, перед дамами неловко, ждут. И духам вашим поклон нижайший, ой, как хорошо, что они жалобы на чертей или там ангелов пока что строчить не научились, — с этими словами император удалился, оставив господина Аксакова в полном замешательстве.
Глава восьмая
Заручившись поддержкой ректора, Менделеев в течение нескольких дней переговорил с рядом разделяющих его взгляды коллег, согласных войти в комиссию по изучению спиритических явлений, взбудораживших в последнее время всю столицу.
— На что там «изучение». — скептически отозвался один из них, — точнее сказать, разоблачение этих шарлатанов.
— Полностью с вами согласен, — похлопал его по плечу Менделеев, — но чтоб не раздражать общественное мнение, а если точнее, стоящих за них горой журналистов. Им только и надо очередную бучу заварить и скандальчик, скандальчик! Без этого никто из падких на скандал обывателей не станет читать их бредню. А тут на тебе: столы летают, мертвая рука дам за коленки хватает, люди сквозь стены проходят. Я уж молчу про это общение слухами! Чушь полнейшая!
— И ведь часть православных батюшек на их стороне, — осторожно заметил стоящий рядом профессор общей физики. — Вы бы, Дмитрий Иванович, поосторожней на этот счет высказывались. Вас, конечно, как Галилея или Джордано Бруно, костром пугать не станут, но… Кто их знает, как все повернется…
— Э, батенька, уже началось. Один мой студентик, поповский сынок, уже прямо на лекции намекнул, что я не вправе касаться вопросов духовности, а сие есть прерогатива православной церкви.
— Тут с ними не поспоришь. Мой вам совет: спириты спиритами, а загробный мир, увы, пока еще не наша вотчина. Вы уж на лекциях не касайтесь этой темы, себе дороже выйдет, доверьтесь мне.
— Вы же меня знаете, бывает, могу и лишнего наговорить, — согласился Менделеев, — но за поддержку спасибо. Значит, как договорились, в ближайшую субботу жду вас всех у себя на квартире и туда же приглашу главных столичных спиритов. Попробую побеседовать с ними по душам, авось да вразумятся. А если нет, проводим их и обсудим план наших действий. Особого приема с танцами и оркестром не обещаю, но вот чай с баранками точно будет, — пошутил он в конце. — Жду…
Его коллеги словно в воду глядели, потому как дома Менделеева ждало письмо из Святейшего Синода, в котором сообщалось, что такого-то числа его приглашает для приватной беседы архимандрит Варлаам, кабинет коего находится в помещении главного духовного ведомства России. Менделеев повертел письмо в руках, не зная, закинуть ли его подальше или лишний раз не искушать судьбу, как ему советовали коллеги, и отправиться на встречу с не знакомым ему архимандритом.
Он решил посоветоваться на этот счет с супругой, благо она пребывала в этот день, как ему показалось, в добром расположении духа. Когда он показал ей письмо из Синода, то она радостно перекрестилась и спросила:
— Наверное, тебе, Митенька, награду там какую-то приготовили, вот и пригласили, чтоб известить о том…
