столь невыносима, что нам приходится пойти на риск греха, чтобы только не лицезреть ужас. Тринадцать лет тому назад такой выбор сделал Вольф Тон.
При упоминании ирландского мятежника-патриота один или два гвардейца бросили взгляд на Шарпа и тут же снова уставились на священника, который своим мягким, внушающим доверие голосом рассказывал, как Вольфа Тона бросили в британскую темницу и как, вместо того чтобы взойти на плаху, он перерезал себе горло перочинным ножом.
– Возможно, мотивы лорда Кили были не столь чисты, как те, что двигали Тоном, – сказал Сарсфилд, – но нам неведомо, какая печаль толкнула его на этот грех, и потому, в невежестве своем, должны мы помолиться за его душу и простить его.
Когда священник достал из ранца пузырек со святой водой и побрызгал на одинокую могилу, на глаза его навернулись слезы. Прочтя на латыни благословение, он отступил назад; гвардейцы подняли мушкеты и дали нестройный залп над открытой могилой. С фруктовых деревьев сорвались в панике птицы и закружили, но, как только дым рассеялся меж ветвей, вернулись обратно.
Едва прозвучал залп, как Хоган взял командование на себя. Заявив, что опасность французской атаки в сумерках все еще остается, он отправил солдат к плато.
– Я скоро вас догоню, – сказал майор Шарпу и велел слугам лорда Кили вернуться на квартиру его светлости.
Солдаты и слуги ушли, стук их башмаков стих в предвечернем воздухе. В саду два могильщика терпеливо ждали, когда им скажут засыпать могилу, возле которой стоял теперь Хоган со шляпой в руке и глядел вниз, на укутанное саваном тело.
– Я долго носил в коробочке для пилюль горсть ирландской земли, – сказал Хоган отцу Сарсфилду, – и, если бы мне пришлось погибнуть, я бы навечно упокоился с частицей Ирландии. Похоже, отец, я потерял ее. А жаль. Хотелось бы бросить крупицу ирландской земли на могилу лорда Кили.
– Благородная мысль, майор, – кивнул Сарсфилд.
Хоган опустил взгляд на саван:
– Бедняга. Я слышал, он рассчитывал жениться на леди Хуаните?
– Они это обсуждали, – сухо промолвил Сарсфилд, давая понять, что не одобряет такое поведение вышеуказанной пары.
– Леди, естественно, в трауре, – сказал Хоган, водружая на голову шляпу. – Хотя, возможно, и не горюет вовсе? Слышали, она вернулась к французам? Капитан Шарп отпустил. У него к женщинам особое отношение. Впрочем, леди Хуанита любого может охмурить – ей это ничего не стоит. Вот и беднягу Кили свела с ума, ведь так? – Хоган сделал паузу, освежился табаком и чихнул. – Господи помилуй! – проворчал он, вытирая нос и глаза большим красным носовым платком. – Какая все-таки ужасная женщина! Говорила, что выйдет замуж за Кили, а сама все это время прелюбодействовала с генералом Лу. Или прелюбодеяние считается в наши дни простительным грехом?
– Прелюбодеяние, майор, – смертный грех. – Сарсфилд улыбнулся. – Подозреваю, вы и сами прекрасно это знаете.
– Грех, взывающий к Небесам о мести, так, кажется? – Хоган тоже улыбнулся и снова уставился на могилу; над головой у него жужжали пчелы. – Но скажите, отец, разве прелюбодеяние с врагом не является грехом еще более тяжким?
Сарсфилд снял с шеи скапуляр, поцеловал его и бережно сложил.
– Почему вы так беспокоитесь о душе доньи Хуаниты, майор?
Хоган по-прежнему смотрел вниз, на грубый саван мертвеца.
– Я куда больше беспокоюсь о его бедной душе. Вам не кажется, что Кили погубила ее измена, правда о том, что его избранница сношается с лягушатником?
Сарсфилд вздрогнул – нарочитая грубость майора покоробила священника.
– Если у Кили действительно открылись глаза, лучше ему от этого определенно не стало. Но он и без того не был человеком, познавшим счастье. И руку Церкви он отверг.
– А что могла сделать Церковь? Изменить натуру шлюхи? – спросил Хоган. – И не говорите мне, отец, что донья Хуанита де Элиа – не лазутчица; я знаю, кто она, и вы тоже знаете.
– Я знаю? – Сарсфилд озадаченно нахмурился.
– Да знаете, отец, знаете, и да простит вас за это Господь. Хуанита – шлюха и шпионка, и, по-моему, быть шлюхой ей удается лучше, чем быть шпионкой. Но ведь, кроме нее, у вас никого и не было, верно? Конечно, вы предпочли бы агента не столь заметного, но где ж его взять? Или все решал майор Дюко? В любом случае выбор оказался неудачный. Хуанита подвела вас, отец. Мы поймали ее, когда она пыталась привезти вам вот это.
Хоган вынул из заднего кармана поддельную газету из тех, что Шарп обнаружил в Сан-Кристобале.
– Были спрятаны под листами церковной музыки, отец, и я задумался: почему так? Почему именно церковная музыка? Почему не какие-нибудь другие газеты? Но конечно же: если бы ее остановили и произвели поверхностный обыск, разве кому-то показалось бы странным, что она везет псалмы священнику?
Сарсфилд взглянул на газету, но в руки не взял.
– Думаю, – сдержанно сказал он, – горе повредило ваш рассудок.
Хоган рассмеялся:
– Горе? Думаете, я горюю по Кили? Вряд ли, отец. Если что-то и могло повредить мой рассудок, так только работа, которой пришлось заниматься в последние дни. Я читал корреспонденцию, отец, а она поступает из самых разных мест. Из Мадрида, из Парижа, даже из Лондона. Хотите, скажу, что я узнал?
Отец Сарсфилд, не успевший убрать скапуляр, теперь снова и снова сворачивал и разворачивал расшитую полоску ткани.
– Если вам угодно, – сдержанно вымолвил он.
Хоган улыбнулся:
– О да, угодно, отец. Я думал об этом парне, о Дюко. Все говорят, что он такой умный, но меня по-настоящему беспокоило другое: то, что он заслал в наш тыл еще одного хитреца. И я все ломал голову: кто же этот хитрец? А еще, знаете ли, мне стало интересно: как случилось, что первые газеты, доставленные в ирландские полки, были якобы из Филадельфии? Очень странный выбор. Вы следите за моей мыслью?
– Продолжайте, – сказал Сарсфилд, аккуратно, неторопливо складывая скапуляр.
– Сам я в Филадельфии не бывал, – продолжал Хоган, – хотя слышал, что город красивый. Не желаете ли понюшку табака, отец?
Сарсфилд не ответил, он только смотрел на майора и сворачивал скапуляр.
– Почему Филадельфия? – спросил Хоган. – И тут я вспомнил! Вообще-то, даже и не сам вспомнил – мне прислал письмо один человек из Лондона, а в Лондоне такое не забывают. Они там всё записывают в какую-то большую-пребольшую книгу. Кроме всего прочего, в этой большой-пребольшой книге записано, что именно в Филадельфии Вольф Тон получил рекомендательное письмо к французскому правительству. И что именно там он встретил пылкого священника по имени отец Мэллон. Мэллон был скорее солдат, нежели священник; он изо всех сил пытался собрать полк добровольцев для борьбы
