Алик пожал плечами:
— А зачем?
— Действительно, зачем он тебе? — Василий повернулся к пьедесталу. — Там ты отражаешься и без смокинга. Там он тебе не нужен. — Василий махнул рукой куда-то вверх и закончил неожиданно зло: — Так иди туда, иди!
Алик посмотрел вверх, в желтеющие кроны. На верхних ветках уже рассаживались на ночь вороны. Василий засмеялся презрительно:
— Не хочешь? Марина-то здесь пока. Правда?
Они снова сели на низенькую скамеечку у пьедестала. Алик достал пачку сигарет. Взял сигарету. И Василий взял. Покрутил ее в пальцах. Понюхал у середины. И с отвращением отбросил в сторону:
— Пакость! Как я курил раньше? Даже не верится. — Он устроился поудобнее. Сложил руки на груди. — Давай подведем итог нашего любопытного эксперимента. Мы сейчас наглядно убедились, что человек существует в двух мирах. Реальном, земном, и в другом…
Алик с уважением поглядел на черную кладбищенскую колонну:
— Слушай, этот чернокнижник — гений. Он еще в прошлом веке придумал за-ме-ча-тель-ный прибор. Простейший, правда. Но все гениальное просто.
— Не отвлекайся! — строго перебил его Василий. — Итак. Мы с тобой убедились, что человек существует в двух мирах. Это, так сказать, in absolute. К счастью, мы с тобой оба калеки. Я отражаюсь только в земном зеркале, а ты только в этом…
— Ну почему же? — улыбнулся Алик. — Я не только в этом.
— Да?! — очень рассердился Василий. — А кто ты есть в земном зеркале? Без денег, без смокинга? Тень! Ни-кто!
Алик щелкнул зажигалкой, прикурил.
— Ну, если деньги и смокинг — критерий реальности, тогда конечно.
Василий крепко обнял его за плечи:
— Не обижайся. Я ведь тоже тень. В твоем мире. Когда ты от колонны отошел, какая-то голубая искорка дрожала. Искорка всего. А раньше у меня такой же точно свет был, как у тебя. Может, не такой яркий. Но был. Тогда, в ноябре… Когда меня в первый раз расстреливали. Я же первый, кто этот, как ты говоришь, прибор открыл! Я приходил сюда часто. В день смерти отца голубой столбик сиял. Даже ночью сиял. А в прошлом году приехал из Штатов — ничего! Я и так подходил, и этак. Нету! Потерял я куда-то свой свет.
— Бывает, — успокоил его Алик.
— Знаю, — согласился быстро Василий, — я сразу из «Астории» Никите позвонил. Ну, этому твоему полковнику. Знал, чем он занимается…
— Откуда ты Никиту знаешь?
— Мы же однокурсники. Вместе учились на факультете морских приборов. Никита из той компании, что меня расстреляла во второй раз! Он вину свою до сих пор чувствует. Жизнь — коварная штука! Расстреляли меня на комсомольском собрании за отца-чекиста. А Никита сам чекистом стал. Полковником. Вот так! — Василий отбросил от себя струйку дыма от сигареты Алика. — Привел я Никиту сюда, на кладбище. Тот же эксперимент показал. Он больше самим прибором заинтересовался. Профи. Ходил вокруг колонны. Щелкал языком. Башкой крутил. А мне сказал, что у меня что-то с полем. Надо мое поле откорректировать. Тогда я впервые в вашу лабораторию попал. Тебя еще там не было. Только что из полета второй АЛ вернулся. Видел я его тогда. Страшное было зрелище.
— Его сбили. У тебя совсем другое.
— Знаю. Никита откорректировал мне поле. Вроде помогло. Я сюда проверить пришел. Голубая искорка появилась. Только искорка.
Алик далеко отбросил сгоревшую сигарету:
— Тогда ты и решил лабораторию купить?
Василий крепче обнял его за плечо:
— Да на хер мне их лаборатория?! Мне нужен ты! Ты!
Алик освободился из его объятий. Отодвинулся:
— Я-то при чем?
Василий придвинулся к нему. Снова осторожно обнял за плечи:
— Мы нужны друг другу, Саша. Мы с тобой только вместе сила. Ты — гигант в одном мире. Я — в другом. Предлагаю соглашение. — Василий ткнул смуглым пальцем в голубой дрожащий столбик. — Ты восстанавливаешь мое отражение в этом зеркале. Я превращаю тебя в человека — в земном. В человека в роскошном смокинге. С тугим бумажником в кармане. Вот такое соглашение. Идет?
Алик засмеялся вдруг. Звонко хлопнул ладонью по лбу:
— Теперь я понял, зачем ты Марину подставил на десять тысяч баков! Теперь я понял! Ты и ей хотел доказать, что она без твоих денег в этом земном зеркале никто! Тень, как ты говоришь. Тень!
Василий помрачнел:
— Во-первых, я не ее подставил. А тебя. Мне тебя нужно было проверить.
Алик резко повернулся к нему всем телом:
— Проверил?
— Проверил. — Василий хлопнул Алика по плечу. — Ты все для нее продал. Голым остался. Мужик.
— Она мои деньги не взяла.
Василий его успокоил:
— Ты же гордый. Ты ей ничего не сказал. Она про них и не знала. А во-вторых, я хотел ей доказать, что…
— Что она не от мира сего? — подсказал Алик.— Что она — атавизм?
Василий посмотрел на него с жалостью:
— Она не атавизм. Она-то как раз от этого мира. Родная дочь своей мамы Светы. И папы-профессора. Я ей хотел только наглядно показать, что этот мир — жуткая штука! Что в этом мире только одна сила, одна вера, надежда и любовь!
— Твои деньги?
Василий многозначительно поднял палец:
— Деньги ничьи. Деньги — это предмет без вкуса и запаха. Так! Деньги — это абсолют. Абсолютный эквивалент человека. Только и всего. Деньги — показатель того, что ты стоишь в этом мире! Что ты смотришь на меня так? Я знаю, что ты хочешь мне сказать. — Василий кивнул на дрожащий голубой столбик. — Я не спорю. В том мире — это твой эквивалент. Но мы пока живем в этом. И за этот год Марина уже привыкла к моим деньгам. Для нее уже нет другой жизни. Что и требовалось доказать.
Алик засвистел вдруг набившую оскомину песенку про Ксюшу в юбочке из плюша.
— Слушай, Вася, а зачем тебе моя помощь? Ведь тебе и так хорошо. Многие живут без этого света. Очень многие. И ничего. И не замечают даже. Наслаждаются жизнью. Живи себе, Вася. Тебе и так хорошо.
Василий хмуро сверкнул тусклым черным глазом.
— А мне тебя, Саша, жалко.
— Не надо. Не жалей.
— Ты же не живешь, Саша,— сокрушался Василий, — ты же весь там. Ты же не замечаешь жизни. Не видишь чистоту и свежесть утра. Не чувствуешь запах этих прелых листьев. Не ощущаешь грусти заката. Ты уже там. За закатом. Ты уже умер. Ты здесь — тень. Мне тебя очень жалко, Саша.
— Не жалей меня, Вася, — успокоил его Алик, — не жалей. Не сокрушайся.
Василий помрачнел:
— Ты отказываешься мне помочь?
Алик встал:
— Каждому свое, Вася. Давай разойдемся при своих.
Василий тоже встал. Его загорелое лицо побледнело.
— Ты не хочешь меня вылечить, доктор?! Ты же клятву Гиппократа давал!
Алик усмехнулся:
— Тебе поможет Никита. Он уже многое умеет.
— Никита мне ничем не может помочь! — заорал вдруг Василий.
Вороны, угомонившиеся на ночь, вдруг возмущенно заворчали. Заметались в тенистой кроне, как в рыболовной сетке.
— Он сказал, что меня можешь вылечить только ты! Ты же спас второго АЛа! Ты же ему помог.
Алик поморщился:
— Это совсем другое дело.
Василий крепко обнял Алика:
— Почему другое?! Ты же сам сказал, ты — это я! Ты же подписался даже!!! Помоги мне, Саша. Спаси меня!
Алик за рукава кожаной косухи оторвал от себя Василия:
— Я не могу тебе помочь. Не могу.
— Почему?
— Ты мне правду не говоришь. Я вижу: с тобой что-то происходит, и не могу понять. А правду ты же мне не скажешь, Вася. Все равно не скажешь.
— Скажу, — вдруг выдохнул Василий и сам испугался своего порыва.
Он опустил голову. Крепко провел ладонью по седому ежику.
— Сядем.
Они снова сели на низенькую скамейку у сломанной колонны. Василий с ненавистью посмотрел на дрожащий голубой столбик. Становилось все темнее. От черной колонны на соседний белый крест легла длинная тень. Перерубила крест наискось.
— Взорвал бы этот чертов камень! Бандитов бы нанял и взорвал! Плюнул бы я на всю эту мистику! На эту собачью чушь!
Василий замолчал. Алик терпеливо ждал его признания. Наконец Василий выдавил из себя:
— Все это было бы смешно. Только она меня не узнала, Саша. Понимаешь? Она меня не узнала!
Алик спросил осторожно, как врач:
— Как она могла тебя не узнать?
— А вот так. — Василий тяжело вздохнул. — Ты, говорит, стал совсем другим человеком. Капитан.
— Конечно, — помог ему Алик, — Ты изменился… Поседел… Постарел…
— Да не в этом дело, — со злобой махнул рукой Василий. — Что она, маленькая? Не понимает этого? Дело не в седине. Я действительно стал совсем другим, Саша.
Алик молчал. Боялся помешать ему неосторожным словом.
— Я все жду, Саша, когда ты меня спросишь. Как она спросила: «А где твоя родинка?»
Алик посмотрел на него, и только сейчас заметил, что его смуглое загорелое лицо было совершенно чистым. Никакого намека на родинку не было. Василий ждал, подставив лицо под последний луч уходящего солнца. Алик спросил его серьезно:
— А ты вообще-то он?
Василий мрачно хмыкнул:
— Вот-вот. И она меня так же спросила. Оказывается, эта родинка для нее — самое главное. Ни мои деньги, ни мое положение, ни моя любовь. Родинку ей подавай!
