— Понял, — еле выдохнул мальчик.
— Иди же, пока никто нас не видит.
Через десять-пятнадцать минут принц Бодуэн стал мужчиной. Госпожа Жильсон с усмешкой констатировала, что вот и еще один, кого она делит с принцессою Изабеллой.
Бодуэн был счастлив два дня. На третий женщина начала выяснять отношения.
— Ты любишь меня?
— Да.
— Но я гожусь тебе в матери.
— Я люблю тебя.
— Но ведь ты — принц, я — служанка.
— Я люблю тебя.
— Если кто-нибудь все узнает, меня вышвырнут как собаку. Или убьют.
— Я не позволю! — глаза мальчишки горели. Любовники лежали на полянке среди заброшенного грушевого сада. Октябрьское солнце пекло, как летом.
— А твоя сестра? Она скажет, что я развратила ребенка, и прикажет высечь меня на конюшне.
— Я — не ребенок.
— Нет, ты — ребенок. Не стану рисковать своей жизнью ради твоих удовольствий. Хотя ты мне нравишься, парень. Ты — настоящий любовник.
— Сестра болеет, — сказал он.
— Не приходи, я боюсь, — сказала госпожа Жильсон.
Через полчаса Бодуэн мрачно сидел возле простуженной Изабеллы. Его глаза были предательски влажны.
— Ты плакал, Эди? Ушибся? Ты плакал из-за меня?
Мальчик вздохнул.
У Изабеллы блеснули слезы.
— Ты любишь меня, Эди?
— Да, сестрица.
Мужчина, кого в течение получаса две привлекательные женщины допытывают «ты любишь меня?», мог бы считать себя на верху блаженства. Но Бодуэн чувствовал, что он несчастен.
— Ты поправляешься, сестрица?
— Дня через два, сказал лекарь, я встану и будем все время проводить вместе. Ты снова плачешь?
— Я рад, сестрица.
— Эди, дорогой, дай, я тебя поцелую.
Принц вырвался из объятий и убежал. Изабелла была в восторге.
Озираясь, дрожа от страха и от недетского вожделения, Бодуэн прокрадывался в каморку госпожи Жильсон. Он думал, что никто не догадывается, куда он бегает среди дня. Между тем о романе узнали. Никто не спешил сообщить об этом принцессе. Ее крутой нрав был известен. Ее боялись. И госпожа Жильсон понимала, что рискует жизнью.
— Зачем ты пришел? Я не велела!
— Она больна, осталось два дня.
— Тем более, ты подумай, что будет со мной… Уходи, я думала, ты меня любишь.
— Я люблю тебя, да.
— Это — слова, которыми я не прикрою спину, когда на нее опустится бич. Меня изорвут в кровавые клочья.
— Я на тебе женюсь.
— Не говори глупостей. Кто ты и кто я?!
На этот раз Гвинерва Фротте, как она себя называла, выставила гонца. А Изабелла порадовала брата.
— Эди, я встану завтра.
Горло мальчика перехватило.
Выйдя из покоев принцессы, он кинулся в каморку любовницы. Ее не было, он бросился на кухню — тоже нет! Он узнал, что она поехала на рынок. Взобравшись на стену замка, Бодуэн стал следить за дорогой.
Наконец, едет!
Принц соскользнул со стены, бросился к пролому в стене и, пролетев сквозь грушевый сад, выскочил на дорогу перед повозкой госпожи Жильсон. Она едва успела остановить лошадь.
— Я придумал! — крикнул Бодуэн. — Нам надо убежать!
— Как убежать, куда, что это ты говоришь?!
— Прямо сейчас. Выкинем эти лимоны…
— Нет, — сказала госпожа Жильсон. — Ты пойдешь в замок и будешь мил со своей сестрой. А после ужина придешь ко мне, мы все обсудим.
Конечно же, он прилетел, как совенок на запах крови.
— Вот, — показал он кошель с деньгами, — это мои. Изабелла про них не знает. Когда убежим?
— Ныне ночью. Ведь завтра, ты говоришь, принцесса встает? Но тебя могут хватиться.
— Да, — помрачнел Бодуэн, — она велела поставить мою кровать в се спальне. Она хочет все время быть со мной.
Госпожа Жильсон впала в задумчивость.
— Что же делать? Если она и заснет, то может проснуться от любого шороха. И поднимет людей. Лошади, собаки, факелы! Нас поймают. И тут уж меня повесят.
— Как же быть?
— Знаешь что, — госпожа Жильсон достала небольшую глиняную фляжку.
— Вылей это принцессе в вечернее питье.
— И она умрет? — быстро, с надеждой спросил Бодуэн.
— Что ты! Она очень крепко заснет до самого утра. За это время мы доберемся до Аскалона и сядем на какой-нибудь корабль.
— Да, — кивнул Бодуэн, — я налью, пусть она спит. Но лучше, чтобы она умерла.
Глава XXIII. Битва при Хиттине
Еще во времена Первого крестового похода европейцы поняли, что для того, чтобы успешно сражаться и против сарацинских армий, состоящих большей частью из легкой кавалерии, надобно резко сменить свою привычную европейскую тактику конного боя. Уже в 1097 году при Антиохии, за девяносто лет до описываемых событий, крестоносцы-всадники вынуждены были спешиться, что принесло им нежданно большой успех. Таким образом, вновь возросла роль пехоты, почти отставленной в войнах в Англии, Германии, Франции. Оказалось, что на Востоке лучше всего применять тактику древних греков.
Пехота армии христиан под Хиттином подразделялась на несколько групп. Перед кавалерией Конрада Монферратского строились итальянские пикинеры, вооруженные короткими, острыми мечами для колющих ударов, длинными, тонкими копьями с узкими наконечниками и с крючками. Круглые щиты пикинеров были невелики, шлем прикрывал всю голову, панцири были чешуйчаты, с металлическими кольцами или бляхами.
Рядом с пехотой Монферрата располагались три сотни наемников с Иберийского полуострова. Эти были с пращами и презирали доспехи, полагаясь на длинные, обоюдоострые мечи. Шлемы их были маленькие, сплетенные из сухих жил; страшным в их руках оружием были метательные железные копья.
Между шеренгами пикинеров держались стрелки с луками и самострелами. Луки из тисового дерева были в рост человека, а стрелы — с крылышками из оленьей кожи — с двухсот метров пробивали любой кожаный доспех с металлическими нашлепками, плохо выкованные кольчуги и гамбизоны. В 1139 году Лотранский собор решил запретить арбалеты и самострелы «из-за их бесчеловечности», но они остались на вооружении.
И тамплиеры, и госпитальеры вооружали свою пехоту топорами, насаженными на длинные древки и миндалевидными норманнскими щитами. За поясом пехотинец имел незаменимый в ближнем бою стилет футовой длины с лезвием в виде шила.
Заканчивая энергичный военный совет, граф де Ридфор выразил надежду, что стремительность и неожиданность их действий хотя бы до некоторой степени смутит противника. Трубили рога, лаяли собаки, носились вестовые. Сарацины рассмотрели спускающиеся по склону шеренги пикинеров с длинными щитами, и в их лагере началась суета. Саладин был даже рад тому, что его воины пойдут в бой, успев помолиться, но не успев поесть.
— Карно! — крикнул де Ридфор, проводив гостей.
Но старый слуга уже стоял за спиной хозяина, держа вместе с двумя пажами кольчугу графа. Она была изготовлена способом «ячменного зерна». На одном конце каждого звена было отверстие, на другом — выступ. Выступы пропускали в отверстия соседних колец, затем пары колец склепывали. Кольчугу Великого магистра изготовили знаменитые мастера в Шомбри.
Вслед за кольчугой граф принял наколенники. Каждый из них состоял из пяти фрагментов кованого железа. Средняя, выпуклая часть свободно скользила по нижней и верхней частям. Те крепились к кольцам кольчуги. Средняя держалась на специальных шарнирах.
Потом приладили наплечники. Их крепили к кольчуге ремнями.
Процедура происходила перед шатром. Де Ридфор позволял Карно и пажам облачать его в эти доспехи, а сам глядел на долину, где предстояло схватиться с противником. Стрелки уже выдвинулись в первую линию. Левый фланг под началом графа де Бурже задерживался. Госпитальеры были всегда медлительны.
— Де Бриссон, пошлите кого-нибудь к великому провизору, пусть поторопится.
Де Труа молча стоял рядом с Великим магистром.
Конюхи подвели графу коня, возбужденно похрапывавшего сквозь отверстия в кожаном наглавнике. Он был изготовлен из листов плотного пергамента, склеенных еще сырыми. Их накладывали на «лошадиную голову». Продольная железная полоса проходила от макушки, до ноздрей. Отверстия для глаз были прикрыты с боков железными раковинами. Наушники, по последней моде замкнутые, представляли собой цилиндры с обрезанным наискось верхним отверстием. Такое облачение защищало коня от стрел и копий. Де Ридфор ласково потрепал его влажные ноздри.
— Ая-акс, Ая-акс!
Обернувшись к де Труа, граф сказал:
— Сегодня мой конь повторит подвиг того, легендарного.
Де Труа не понял, о чем идет речь.
— Того, что на нашей печати. Два Великих магистра побывают на его крупе.
— Вы говорите загадками, мессир.
— Отнюдь. Аякс сшиб сарацина утром у ручья.
Из первых рядов, выдвинувшихся шагов на полтораста, долетел крик.
