бы на свои деревенские денежки что-нибудь попроще.
Беременность она переживает воодушевленно, проявляя бурную активность и в размене
квартиры, и в переезде, и в покупке мебели, и в небольшом ремонте. Её вкусу, чувству
соразмерности и умению создавать уют нельзя не поражаться. Новые представления о чистоте и
порядке после жизни в общежитии впитываются Романом с готовностью и радостью. Оказывается,
достоинства женатой жизни куда значительней, чем предполагалось. Приятно ходить в
простиранных и отглаженных рубашках, вкусно ужинать и спать на чистых простынях, дыша
ароматом волос любимой женщины. Период Большого Гона, казалось бы такой откровенный,
циничный и потому надёжный, запросто поглощается лёгкой и воздушной Эпохой Голубики.
Именно «Эпохой» – по-другому это не назовёшь. Новая эпоха приходит, кажется, навсегда, потому
что происходящий внутренний переворот грандиозен. Изучать одну женщину, оказывается, куда
интересней, чем всех, потому что постижение одной женщины куда душевней – здесь тепло не
рассеивается вовне, не уносится уходящими и исчезающими ночью или утром.
Расставаясь с прошлым, Роман делает ревизию записных книжек и фотографий. Книжки с
телефонными номерами и наиболее откровенными пометками рвёт в мелкие кусочки и – в мусор, а
вот фотографии из чёрного пакета жалко. В конце концов, это ведь всего лишь карточки, никаких
ниточек к реальным женщинам от них уже не тянется. И потом – каким бы беспутным ни было
прошлое, но оно было… Выбрось снимки, и останется дыра. Для верности Роман укладывает
чёрный пакет в обычный, белый, и заклеивает его, так что коллекция становится неотличимой от
пачки новой фотобумаги. Надёжней такого сейфа нет ничего, потому что самое важное знание,
которое ещё в детстве привил дочери Иван Степанович, тоже увлекающийся фотографией, – это
то, что фотобумагу открывать нельзя – она испортится.
А сколько разных любопытных деталей открывается женатому мужчине ещё. Оказывается,
например, что сборы женщины куда-либо – это принципиально иное, чем сборы мужчины. Если
вечером выходного дня им предстоит идти в театр, так обожаемый женой, то голову она «заводит»
(её словцо) ещё с утра, прикрыв бигуди газовой косынкой, и со своими синими глазами становится
при этом совершенно инопланетным существом. Длинные, красивые ресницы красит чуть
подстриженной зубной щёткой; впервые увидев эту щётку, Роман с новой силой осознаёт всю
роскошность её ресниц. А какие у неё потом получаются глаза: взглядом таких оптических
аппаратов только сердца клинить на всём ходу. И, кажется, для того, чтобы моргать этими веерами,
требуется специальное, дополнительное усилие. Когда Голубика занимается собой, Роману не
сидится: в квартире слоисто колышатся волны трепетных ароматов. Даже на улице от одного
такого касательного дуновения мозги набекрень и голову вкось, этак инстинктивно по дуге, чтобы
непременно оглянуться, а куда от этих запахов деваться в четырёх стенах? В то время, как
большинство людей, которых знает Роман (уж не говоря о родителях), несколько экономят себя в
стремлении к яркому, Ирэн, можно сказать, «по-капиталистически» прожигает жизнь всем самым
ослепительным и сильным. Ничего не оставляя на завтра и про запас, она всем самым лучшим
живёт прямо сегодня.
Очень редко, лишь в просветы между бодрствованием и сном – утром и вечером – Роман видит
её неподкрашенной. Во всё остальное время Ирэн в «готовом» виде. Косметика в её жизни – это
столь фундаментальная категория, что естественным она считает лицо в макияже, а не наоборот.
Роману понятна её страсть к раскраске. Голубика недовольна своими светлыми бровями и
ресницами, несмотря на их шикарную длину. Однако он-то любит её всякой. Накрасившись, когда
они куда-нибудь идут, Ирэн становится королевой. Дома же перед сном, во сне и утром она такая,
какой её не видит никто: светленькая, милая, отчего-то более беспомощная, более интимная и
совсем-совсем своя, родная. Ирэн сильно комплексует от своей, как она однажды нечаянно
оговорилась, блёклости, но Роман именно в этой естественности видит её особую
привлекательность. Потому-то, кстати, и не узнал он её тогда в троллейбусе, что с детства помнил
светленькой.
– А вот если бы тебя на необитаемый остров, да без косметики? – посмеиваясь, спрашивает
85
однажды Роман.
– Я бы там умерла, – всерьёз отвечает Ирэн и грустит, видимо, уже представляя такое
несчастье.
– Но там никто бы тебя не видел…
– А разве это важно?
Наблюдать за тем, как она одевается, раздевается и красится Роману строго-настрого
запрещено. Как истинный художник, Голубика не допускает зрителя до «черновика».
Запреты жены забавляют. Подглядывая за ней, Роман не раз замечает, как иногда, красясь
перед зеркалом, она изображает из себя какую-то красавицу с томным взглядом. Девиц с таким
выражением он видел лишь на упаковке из-под колготок, где им, как будто, неловко оттого, что
вместе с колготками приходится показывать и себя. И зачем этой умнице такое глупое выражение?
Ничто другое не успокаивает Романа так надёжно, как та отмеченная им деталь, что если они
идут куда-то вдвоём, то свой «фасад», как сама же с иронией называет Голубика своё лицо, она
готовит куда тщательней, чем если бы уходила одна. Пожалуй, мужчинам этот факт мог бы
служить верным тестом для испытания жён. Надо лишь заметить, для чего красится дражайшая
половина – для того, чтобы нравиться другим без тебя, или чтобы нравится другим, когда ты
рядом. Женщина, украшающая собой мужа, и женщина, украшающая лишь себя саму – это, по
сути, две разные женщины, потому что они имеют различные амбиции.
В чём Ирэн уж точно похожа на отца, так это в том, что всюду пытается что-нибудь придумать и
изобрести. Теперь её новаторство направлено на создание семейной теории. Как увлечённая
театралка, она утверждает, что в прочной семье, как и в хорошей пьесе, очень важна драматургия
– драматургия семейной жизни. «В семье без драматургии неизбежна драма», – вот её личный
афоризм. Практически же это означает, например, что обыденно в интимных отношениях следует
постоянно держаться на некотором прохладном удалении друг от друга, чтобы избежать
пресыщения и, стало быть, отчуждения. Главное, постоянно выстраивать друг в друге взаимную
тягу. Потому-то мужу нагота жены не должна быть привычной, чтобы не притуплялся его интерес.
Ведь тяга к обнажённости сильнее самой обнажённости. Ну, это бы ещё ладно, но уж с чем совсем
не может смириться Роман, так это с тем, что в постели Ирэн считает себя главной, пытаясь им
руководить. Её, видите ли, унижает, когда ею откровенно владеют.
– Да ты что, белены объелась! Ты ничего в этом не понимаешь! – возмущается Роман. – Мне
наплевать на твоего придурка-спортсмена, который не смог тебя обломать! Запомни: мужчина –
это я. Это я должен владеть тобой, а не ты
