Ну, это я,
можно сказать, изучила очень даже непосредственно, – добавляет она самопрощающе и с
иронией, намекая на своё неудачное замужество. – А наши мальчики работают теперь
переводчиками в разных управлениях, в подлиннике читают иностранную литературу, слушают
радиопередачи на иностранных языках…
Все это произносится с таким значением, что кажется Роману назидательным намёком на его
серость. Он едва удерживается, чтобы не передразнить её или не спросить, почему она сама-то
лишь продавец?
– Элита, интеллект, – усмехаясь, отвечает он. – Скажи ещё «сливки общества»! Да плевал я на
них! Элита общества – это такие люди, как твой отец. Это те, кто движет мир. А что умеют эти твои
петушки?
Говорит и понимает, что, конечно же, он не прав – нужны все, в том числе и переводчики. Ну так
не выпячивай их так сильно, и я не трону.
Ирэн, даже остановившись от возмущения, дышит раздувающимися тонкими ноздрями и
смотрит куда-то в сторону, словно не желая идти дальше рядом с ним. Хотя полноценно
разозлиться у неё не получается, ведь он так хорошо отозвался об отце, поставив тем самым её
раздражение на раскоряку: толи злиться, толи нет? И потому, переведя дух, Голубика ничего не
отвечает, не опускается до ссоры, а просто шагает дальше, но уже вся в себе.
А дней через пять она приводит с собой гостей: двух девушек и парня. Уже с порога они с очень
большим значением рассуждают об иностранной литературе. Причём беседует вся эта четвёрка,
вцепившись друг в друга таким судорожным вниманием, что, войдя в квартиру, не замечает ни
вешалки, на которую, тем не менее, аккуратно вывешиваются их лёгкие модные ветровки, ни
прочей мебели, ни встретившего их Романа. Казалось, вот катился по улице их общий колобок в
оболочке слов, въехал в прихожую и будь эта квартира безразмерна, так он укатился бы и куда-
нибудь дальше. Роман, озадаченно склонив голову набок, наблюдает за пришедшими как за каким-
то чудныом явлением. И тут-то ему открывается, что его Голубика, продавщица детских игрушек,
говорит с умными гостями совершенно на равных. В том-то её умысел и есть – она хочет показать
мужу разницу своего уровня и его. «Вот что мне нужно, – словно говорит ему Ирэн, – а с тобой я не
могу реализоваться даже в общении». И нужный эффект достигается. Роман, как и задумано
Голубикой, чувствует себя полным дураком. Он не знает и двух процентов того, о чём они болтают.
Правда, сама тема их разговора вызывает недоумение: с преумным видом они обсуждают
отдельные, пикантные, на их взгляд, фрагменты из разных иностранных произведений, более
всего восхищаясь дерзостью натурализма. Они даже и некоторых рискованных словечек не
стесняются, произнося их, к удивлению Романа, с каким-то интеллигентским шармом. Но всё равно
– со стороны послушать, так разврат да разврат. Чудныое… Да он-то мог бы и без всякого чтения
навыдёргивать из своей практики кучу историй с более выразительным, так сказать, натурализмом
и приключениями, что их писатели-иностранцы затосковали бы от зависти. А может, взять да
ввернуть в этот плотный разговор какой-нибудь из своих случаев от имени любого придуманного
писателя? Не могут же они знать всех. Разумеется, имена героям соответствующие дать. Или
поведать хотя бы про того же Костика, только в роли какого-нибудь Майкла, живущего в штате
Калифорния, который, выйдя из тюрьмы, соблазнил красотку Долли – жену шерифа Джона,
упрятавшего того в своё время за решётку. А если расписать об этом во всех деталях, вспомнив,
например, тот же красный бантик-заколку, взятый Майклом как трофей у Долли, то они (а в первую
очередь его аристократическая фарфоровая Ирэн) уж точно выпадут в мелкий осадок. Ведь
получится, что он читал то, о чём эти умники и краем уха не слышали. Можно бы попробовать, да
страшновато. А если раскусят? Засмеют…
И всё же история-то уже есть, как удержать её в себе? «А, будь, что будет, – думает Роман, –
прорвёмся! Не зря же прапорщик Махонин считал меня авантюристом. Пора его характеристику
оправдывать…»
– А вот я, – произносит он, потрясая в первую очередь свою жену, уже самим вклиниванием в
разговор, – читал как-то в «Иностранной литературе» вещицу одного, по-моему, американского
писателя. Боба Блэка, кажется. Да, точно, Боба Блэка. А называется она… Называется она «Не
говори «Гоп!»
– Странно, – тут же с сомнением произносит один из гостей в очках и в рубашке с тонким белым
галстуком, – название какое-то уж слишком русское.
– Так это ж, само собой, в переводе, – говорит Роман, недоумевая, как это может быть им не
понятно и чувствуя всё большую свою уверенность. – В общем, там рассказывается про одного
Майкла, который очень хитро соблазнил жену шерифа… А началось всё с того, что…
Слушают его не перебивая. У Романа по ходу рассказа возникает множество деталей, которые,
90
как говорится, придумать нельзя, потому что он и в самом деле не придумывает. И если всё, что
гости обсуждали раньше, было хоть немного известно каждому, то в эта история для них нова
совершенно. Его даже и перебивать не на чём.
– Ну, по тому, как выстроен сюжет, если, конечно, сюжет, в данном случае, воспроизведён
достаточно точно, – оценивающе говорит другой слушатель с большими глазами и оттопыренной
губой, когда Роман, наконец, замолкает, – то мне эта вещь напоминает чем-то одну из ранних
вещей Джона Фаулза.
– Всё может быть, – снисходительно соглашается Роман, – Фаулза я, к сожалению, знаю
меньше. Всё-таки я в этой области не специалист.
– А в каком, простите, номере и за какой год была опубликована эта повесть? – интересуется
гость в тонком галстуке.
– Кажется, в третьем, а вот за какой год, извините, не помню…
Часа через два, напоив гостей кофе и проводив их, Голубика возвращается в комнату. По её
задумке, после ухода сокурсников, от мужа должны были остаться только угли, дымящиеся от
облучения потоком эрудиции. Роман же сидит на диване, улыбаясь, как хитрый лис.
– Ну, и как они тебе? – спрашивает, тем не менее, Ирэн.
– Сопляки, – отвечает муж, пожав плечами и снисходительно улыбнувшись. – Не сливки это –
нет. Как я помню из своего деревенского неотёсанного детства, при сепарировании молока
получаются не только сливки, но и обрат, или проще – обезжиренное молоко. Так вот твоя элита –
это даже и не обрат, а так себе, пена на обрате… Белая, пышная пена.
Некоторое время Голубика молчит, как-то странно вытянув губы трубочкой. Конечно, нервничать
ей сейчас нельзя. Роман это понимает и всё же взрыва её ожидает с удовольствием.
– Ты сама-то хоть знаешь, что такое обрат? –
