мной! А тебе, как женщине, надо просто меня
принимать.
– Фу, как всё это грубо и поошло, – отвечает Голубика.
«Ну вот, – думает Роман, – нашлась всё-таки женщина, для которой близость унизительна. Как
будто я наворожил её себе».
Собственная внешность – это стержень всей жизни Ирэн и залог её счастья. Спокойно понимая,
что желание поглядывать на сторону таится в любом мужчине, она считает, что этого следует не
бояться, а заранее подрывать основу всяких «косяков». Если её мужчину привлекает что-то новое
из одежды, значит, в первую очередь самое модное должно быть на жене – пусть к новому он
привыкнет на ней. Верное средство обезвредить боковые отклонения мужа – это способность не
отставать от общего уровня всех мыслимых и немыслимых конкуренток. Это, кроме того, и тебя
саму держит в постоянном тонусе. Не для чужих же мужиков стараться, в конце концов.
У Романа и у самого теорий хоть отбавляй, но всё это – теории лёгких соблазнений. Для
семейной жизни они непригодны. С самого начала ему хочется устроить всё по-настоящему, и как
только они забивают в квартире все необходимые гвозди, ему начинает казаться неестественным,
что Серёжка остаётся у бабушки с дедушкой. Разговаривая с ним по телефону, он улавливает в
Серёжкином насупленном голосе затаённую ревность и уже не может оставаться спокойным. Под
каким-нибудь предлогом он заходит потом к Лесниковым и забирает мальчишку. У Голубики же
портится настроение, если сын ночует у них (она, оказывается, вообще относится к нему
холодновато). Роман, привязываясь к Серёжке всё крепче, время от времени заговаривает о том,
чтобы он вообще перешёл к ним. Добрейшую Тамару Максимовну это и огорчает (без внука и
дочери их жизнь кажется теперь слишком тихой и унылой), но и радует – значит, у Ирэн
складывается семья, а у Серёжки есть отец.
Мировосприятие Романа постепенно меняется с бездомно-собачьего на домашне-уютное. Как
приятно, оказывается, выйдя за последнюю шестерёнку завода – вертушку проходной, знать, что
тебя в твоём доме ждёт красивая жена. Уже одна эта душевная определённость становится
радостным событием каждого дня. Жизнь, вошедшая в устойчивое состояние, содержит мало
случайного. Эта определённость даёт и другую свободу – свободу от похоти. Теперь воспоминание
о рыскающем, ищущем взгляде вызывает лишь усмешку. Всё – он вышел из толпы женщин, выведя
оттуда лишь одну Голубику. И вот она рядом, близко, где-то под мышкой, а все остальные как за
стеклом или на сцене. Пошлый, легкомысленный спектакль продолжается, а они с Ирэн уже вне
его. На всех актрис, остающихся в действии, Роман смотрит грустно и снисходительно – ни одна из
86
них и отдалённо не сравнима с Голубикой. Уже не опасаясь своих каких-либо предательских
реакций, на них можно смотреть как угодно: и мимолётно, и пристально. Никто из них не сможет
ему понравиться. Очевидно же, что ни у кого из женщин нет такой красивой груди, как у его жены,
таких красивых ног, красивой попы, а уж про глаза и говорить нечего! Так что, успокойтесь и не
мельтешите передо мной. Моя жена – совершенство, она богиня, и всё тут!
Сколько же времени и энергии отнимала у него похоть! Как глупо было тратиться на то, чтобы
кого-то зачем-то удивлять и волновать. Однажды, читая книгу в тишине и вдруг залюбовавшись
этой осмысленной минутой, Роман думает, что, вероятно, именно такое-то состояние с ощущением
свободы, глубины жизни и полной власти над собой и можно считать счастьем.
Теперь у него и волнения иные. Ожидая жену с работы (если их выходные не совпадают), он в
последний час уже просто мучительно плавится на огне нетерпения. От постоянного
прислушивания к стуку дверей в подъезде и звукам на лестнице не выходит отвлечься. Помня ритм
и тембр шагов Голубики, он намеренно истязает себя последними мгновеньями до её появления.
Вот она поднимается всё выше и выше по ступенькам, потом три или четыре шага по лестничной
площадке, отсчитанные металлическими набойками каблуков по звонкому кафелю, вот сейчас
раздастся звонок – его, кажется, ждёт само сердце. Вот сейчас, сейчас… Звонок мягко дзенькает,
будто срывая внутреннюю струну, и отпущенное, наконец, сердце вздрагивает, как от
неожиданности, или, напротив, как от космического ожидания. Пытаясь успокоить его, как ребёнка
или как сумасшедшую от радости собаку, Роман, бросившись к двери, растворяет её сразу для
всего: для солнца, радуги и счастья! Его Голубика тоже не может не улыбаться. Присев в прихожей,
Роман с мягким хрустом расстёгивает замки на её сапогах. Ни с кого он не смог бы снять обувь –
только с неё, со своей фарфоровой девочки. Уж не заблуждался ли он раньше относительно своей
натуры? Да никакой он не коллекционер, а уверенный, матёрый однолюб. Давно уже, пожалуй, со
времени Любы, не чувствовал он в своей душе такого крепкого, надёжного дубового дна.
Оказывается для него важно уже само присутствие Голубики, создающей какую-то особую
искристую атмосферу, в которой живётся взволнованно, будто на какой-то более высокой, более
чувствительной амплитуде.
В один холодный зимний день, выйдя за хлебом в ближайший магазин, Роман оглядывается на
два своих окна на самом высоком пятом этаже и вдруг на этом небольшом отдалении чувствует
своё состояние ещё острее. От мысли какая замечательная, необыкновенная женщина ждёт его
дома, сердце делается вдруг большим и горячим, пытающимся раздвинуть свои границы в груди.
Такое ощущение бывает лишь весной, но откуда этой весне взяться сейчас? Всюду холодно и
серо. А сердце всё равно горячее и зелёное.
Раньше, предполагая будущую семейную жизнь, Роман заранее изобретал приёмы для
обуздания своих вероятных левых поползновений. Чтобы не заводиться от вида каких-либо
посторонних красивых ножек или груди, он предполагал всякий раз останавливать себя спокойным,
отрезвляющим вопросом: ну и что? Что есть особенного в этой чужой женщине, что способно меня
удивить? Разве может она быть интересна лишь одной непохожестью с женой? Так ведь их,
непохожих, невероятно много – это всё количество женщин за вычетом жены. Вот и оставь их в
покое – сразу всех. Твоя жена в сравнении с ними – тоже другая. Это очень правильно, что ты
имеешь эту другую, но свою женщину. А твой друг или сосед, например, имеет свою. И на женщину
этого мужчины ты претендовать не должен, а он не должен претендовать на твою. И в этом
гармония.
Такие рассуждения казались ему очень умными и надёжными. А они, выходит, вовсе не нужны.
Оказывается, любовь способна так основательно перепахивать все взгляды и представления, что у
тебя, мучительно блаженствующего
