встреча в городе потрясла её, взволновала (как трогательно и душевно, ещё на этой
волне, разыграли они тогда Серёгу!), но постепенно Ирэн успокоилась, вернувшись в образ той
холодной фарфоровой девочки, а он в её глазах съехал к пацану со старым велосипедом без
крыльев и со штаниной, закатанной до колена. Вот причина её постоянной взыскательности.
Любой свой вопрос, любую фразу она произносит так, словно он ей что-то заведомо должен, будто
он её несомненная карманная собственность. Её самолюбие не знает предела. А тот, кто слишком
88
любит себя, уже не способен любить других.
Конечно, жизнь ломать из-за этого пока что не стоит. Ведь Ирэн просто и близко не с кем
сравнить. Таких синих глаз, как у неё, ему уже не встретить никогда. Но сапоги или туфли снимать
с неё теперь тоже не стоит. «Самолюбие есть и у меня».
– А знаешь, – говорит Роман, продолжая лежать навзничь, – читая литературу по психологии, я
наткнулся на такую мысль, что причин любви всего две. Мы любим того, кто постоянно несёт нам
добро и кто постоянно нам интересен… Ну, что касается моего добра, то ты сама видишь, как я к
тебе отношусь. А вот что касается интереса… Видимо, я тебе не интересен… Тут-то, видимо, и
вопрос. Да… Но специально я ничего делать не буду. Не мил, так не мил…
Ирэн лежит, раздумывая над его словами. А ведь формула чувства, о которой он говорит, и в
самом деле верна. Если вспоминать все свои прошлые отношения, то в них и впрямь не хватало
или того, или другого. А как с Романом? Конечно, большего добра, чем от него, она не видела ни от
одного мужчины. Дай-то Бог, чтобы все мужчины так относились ко всем женщинам. А вот
интересен ли он? И тут, пожалуй, больше да, чем нет. Он пытливый, неожиданный, «сюрпризный».
Так в чём же тогда дело? Почему она любит его не так глубоко, как хотелось бы? Если бы в его
формулу какой-то ещё третий пункт… Конечно, Роман добрый, заботливый, внимательный, но
чего-то в нём всё-таки не хватает. Перца что ли, какого-то… Беспомощный он… Переживает, что не
может ничего стоящего сделать для семьи, что живёт на готовеньком, но ведь и в самом деле,
сделать-то не может. Конечно, ей надо сказать: «Да ладно, не забивай голову, я и сама на всём
готовеньком родительском живу. Всё со временем получится…» А вот почему-то не говорит. Как ни
странно, но он своим настроением, что способен на большее и её заразил…
На этой неопределённой подвешенности и заканчивается их ночной разговор.
От внезапного открытия нелюбви любимой женщины душа Романа со стоном проседает, как
скрипнувший надорванный мост, однако самолюбие, ущемлённое ещё боольшим самолюбием
жены, через какое-то время привыкает и к жизни на первом этаже. Любовь способна укротить ещё
и не такую гордыню. Да, Голубика холодна, да, она зовёт его лишь по фамилии, но она всё равно
остаётся лучшей, богиней. Тем более, что иногда её заносчивость и высокомерие кажутся не
более, чем маской. Ведь у тела-то её никакой маски нет. Под одеялом Ирэн прижимается ласково и
мягко. Там она настоящая. И, пожалуй, это стоит того, чтобы снисходительно не замечать её
дневной отстранённости. Конечно, ничего привлекательного в этой искусственности нет, однако тут
хватает и того, что за день их души не разлетаются дальше, чем сближаются по ночам.
И всё же, как ни уговаривай себя, но признание Голубики в нелюбви похоже на ядовитое семя,
брошеное в душу и болезненно разбухающее там. Подавленность и чувство униженности
становится с каждым днём всё тяжелее. «У неё ко мне всего лишь дружба, – ущемлённо думает
Роман, – а я, дурак, привязался к ней, как телок, и уже просто не могу без неё. Но это совсем не по
мне. Она сильнее меня своей холодностью. Что ж, если слабым и зависимым меня делает чувство,
то пусть оно исчезнет совсем или хотя бы уменьшится. Надо просто уровняться с Ирэн,
приглушить свои душевные порывы…» Задача эта, конечно, не из простых. Тем более, что решать-
то её ой как не хочется… Но если надо – значит, надо. Во-первых, следует перестать ежеминутно
думать о жене. Сразу, как только она вспомнится, тут же переключаться на что-нибудь
постороннее. Всякую мысль о ней обрывать, любому тёплому, чувственному воспоминанию не
позволять разрастаться. Кроме того, хорошо бы увидеть Голубику как-то иначе, в другом облике, в
другом образе. Вот взять и придумать ей какое-нибудь обидное прозвище. Только какое? Оно
должно быть таким, чтобы подавляло, нейтрализовало самую сильную черту её внешности – синие
глаза. Пусть в прозвище эта деталь будет как-нибудь обидно, высмеивающе повёрнута.
Уже сама по себе задача посмеяться над самым красивым для него кажется Роману
кощунственной. Но надо же что-то делать, надо же как-то справиться с собой. Через три дня
прозвище находится. И поначалу Роману от него не по себе. «Курица Синеглазая» – так оно звучит.
«Вот тебе! – мысленно говорит он жене, даже чуть злорадствуя. – Теперь ты для меня просто
Курица Синеглазая!» Однако ж, чуть привыкнув к этому новому образу, Роман теряется: чёрт
возьми, так ведь даже эта фантастическая синеглазая курица кажется привлекательной! Так и
хочется сказать не «курица», а «курочка». А это уже и вовсе не обидно.
И всё-таки придуманный ход хотя бы немного, да работает на понижение Ирэн. Прозвище
вызывает усмешку, что уже хорошо. «Никуда ты, жёнушка, не денешься, – несколько принужденно
злорадствуя, думает Роман, – я заставлю тебя спуститься в моей душе на несколько ступенек
вниз». Конечно, быстрей всего чувство можно было бы уменьшить переключением на другую
женщину (когда в период Большого Гона с Романом случались небольшие, локальные, так сказать,
увлечения, то он этим приёмом легко уходил в отрыв), однако здесь всё иначе. Он не отказывается
от Голубики, а хочет стать сильнее её…
В программу обустройства самостоятельной жизни у Ирэн входит и возвращение прежней
дружбы с друзьями по институту.
– Вот здесь-то я и училась, – говорит она однажды, кивнув на низенькое крылечко пединститута,
мимо которого они идут.
89
По этой улице они ходят постоянно, но в этот день, не такой жаркий, как обычно, с множеством
мелких облачков, будто нащипанных из крупного облака, Голубика в минорном настроении.
– Это корпус факультета иностранных языков, – поясняет она, – именно здесь собрана вся
элита института… Не усмехайся – так считают сами преподаватели. На этом факультете самый
высокий уровень интеллекта. На физкультурном, к примеру, он практически нулевой.
